На ветру (СИ) - Загробин Аркадий

Незнакомец лишь с улыбкой покачал головой:

— Я не хочу.

Тогда я и понял.

Тогда я понял, что неточность воспоминания была не в “чем”, а в “ком”.

Три…

Я подошел к самоубийце и посмотрел вниз; голова закружилась, в горле встал ком, но я сумел-таки разглядеть темную фигурку меряющего шагами асфальт Олле.

Два…

— На что ты смотришь, ангел? — оттенил незнакомец иронической ноткой последнее слово. — Ведь у тебя есть крылья, даже если я их не вижу.

Хотелось сказать, что у меня есть финский нож, даже если ты его не видишь — но у меня не было ножа.

Один…

Я резко ударил незнакомца под коленную чашечку, так что он заорал и повалился навзничь, и пальцами ног оттолкнулся от края крыши.

Я помню, как летел, и ветер не то что обдувал — обносил меня, но каким-то чудом я сумел выхватить меч и рубануть перед собой. Вжих! Меня мгновенно выбило из тела, так что я мог видеть только прилипшую к потной спине рубашку и растрепанный хвост. Олле уже успел зажмуриться, как и девушка, спрятавшаяся у него за спиной. Я просчитался? Неужели это смерть?

— Не надейся, — произнес скрипучий голос у меня в ушах.

Мир вокруг переменился, и я рухнул на землю с той маленькой высоты, что мне оставалась. Кажется, только нос разбил.

Я поднялся на ноги, отряхиваясь, и обнаружил себя в каком-то совершенно ином августе — а что это был август, я не сомневался, — посреди заброшенного футуристичного переулка золотых тонов. С мерной легкостью вокруг меня опускались перья, закручиваясь спиралями, и, подняв голову, я увидел стаю птиц, летящих по мраморному небу. Им не было конца и края, но они не кружили, а летели прямо, если только не описывали какой-то гигантский круг, центром которого был совершенно точно не я. Неожиданно одна из птиц пошла на снижение, и среди дарованного природой крылатого облика я увидел чуждую деталь — из покрытого черными перьями черепа на меня глядело человеческое лицо. Сущий.

Сущий завис над землей так, что его маленькие черные глаза оказались на одной высоте с моими.

— Астар, Астар, — покачал он своей двуединой головой, — ну кто тебя просил?

Я молчал.

— Вечно вы, люди, придумываете что-то вместо того, чтобы просто делать свою работу, — продолжил жаловаться Сущий. — Надо было взять хранителем августовских воспоминаний твоего коллегу Силланпяя. Вот он добросовестно занимается тем, что ему прикажут.

— Укажут, Сущий. Приказываешь здесь только ты.

— Потому что хранители нуждаются в жесткой руке…

— Крыле, — поправил я.

— …и то, на что ты пошел, лишний раз подтверждает это.

Все это время, думал я. Все это время Сущий знал, а значит, мой план был заведомо обречен.

— Почему ты не остановил меня раньше? — спросил я прямо.

— Потому что я не знал, — развеял Сущий мои сомнения, но не отчаяние. — Ты умудрился обставить это все за пределами моего взора, Астар Туоминен.

— К чему такой официоз? — Я отыгрывался. Я отыгрывался как за то, что когда-то Сущий пугал меня до трясучки, так и за мой нынешний провал. Разочарование не позволяло мне говорить с Сущим тоном принятия; разочарование в мире, поскольку собой я по-прежнему гордился.

— Я дал тебе не только сверхспособности, Туоминен, — Сущий пролетел круг вокруг меня, отряхнувшись от пера, одного из тех, что продолжали падать с серого, испещренного птицами неба. — Я дал тебе бессмертие. Я дал тебе возможность смотреть шире, чем кто-либо из смертных, будь то твои коллеги по офису или правители всех стран мира. Ты думаешь, что у тебя не было лишь августа. Но у тебя был всеобщий август, тысячи тысяч воспоминаний, собрав из которых единую картину, ты мог бы легко предположить, как выглядит август твой.

— Я не хотел предполагать, — произнес я. — Я хотел прочувствовать его собственными фибрами души.

— Теми, которыми ты ненавидишь меня? — усмехнулся Сущий. — Это естественное чувство, moh cher. Финны не умеют ненавидеть, но они упрямы, а упрямство — катализатор любого сильного чувства. Ты упрям сверх меры, Астар Туоминен. Я не смогу переделать тебя под свои хотелки.

— Поэтому лишите меня должности хранителя, — не спрашивал, но утверждал я.

— Нет, Астар, не все так просто. Я дам тебе выбор согласно тому, что ты сделал. Потому что есть причина и есть следствие.

Сущий опустился на землю и начал прохаживаться взад-вперед, точно голубь, только головой не раскачивал. Он указал черным крылом вначале на левое, потом на правое от меня здание в переулке, и на обеих золотых стенах завихрились небесно-голубые круги — а затем внезапно стали прозрачными, будто поверхность озерной воды в штиль.

— Перед тобой открываются два пути, Астар, — заговорил Сущий и указал крылом на левое зеркало — в нем отражалась толпа людей, загородившая то, что упало с башен Тёёлё. — Назовем их Флегетон и Лета. Первый — вернуть-таки свои воспоминания, но стать самоубийцей.

— То есть погибнуть? — саркастически произнес я. — Хорошенькая альтернатива.

— Не перебивай. Не погибнуть. Неточность воспоминания Олле заключалась в том, что человек, который сбросился с башни, на самом деле остался жив. И ему невероятно повезло — легко отделался, лишь хромотой и тем, что больше не мог говорить.

— И петь, значит, тоже? — осторожно спросил я. Сущий вальяжно кивнул.

— Твои и лишь твои действия привели к такому исходу, Туоминен.

— Я понимаю, — пробормотал я, пытаясь сглотнуть ком в горле. Как же моя группа и вокал?

— Но есть другой вариант, — указал крылом Сущий на зеркало, где открывался вид на солнечный город Хельсинки. — Забытье. Ничего этого не происходило. Хейкки продолжал думать, что облако было кораблем инопланетной расы. Ты не прекращал встречаться с Ханнеле в ее августовских снах. Лехтинен по-прежнему считал, что его сестру загрызли волки. Меч из национального музея никогда не был украден даже в воспоминании. Все вернется на круги своя, и ты никогда не вспомнишь о своей тщетной попытке — более того, во имя безопасности ты не сможешь даже предположить, что способен как-либо вернуть свои августовские воспоминания. Ты проживешь свою долгую жизнь в неведении ради самого себя. Я способен на многое, Туоминен. Советую тебе выбрать этот исход событий.

Ни в одном из поступков, что Сущий перечислил, не скрывалось ничего по-настоящему благородного, лишь мои эгоистические порывы к тому, что казалось правильным с моей точки зрения. Когда я еще до начала своего пути, перед кражей меча решил, что хочу вернуть свои августовские воспоминания, я выбрал те, исправить которые, я думал, было критически важно для окружающего мира и задействованных в них людей. Мог ли я надеться, что взаправду осчастливлю Ханнеле, а Хейккинена сделаю академиком? А Лехтинену я чем помог? Коллега лишь заработал боязнь собак. Можно извернуться, что когда-нибудь это спасет ему жизнь, но предположение трещало по швам даже перед ребенком не старше Луны. Признай, Туоминен, все, что движило тобой, было твоим. Ты хотел стать цельным. Ты жаждал вернуть часть себя. Ты просил меньшего перед лицом большего, потому что не в количестве дело, а в качестве — а еще в том, что своя рубашка ближе к телу.

Что плохого в том, чтобы просить открыть дверь, за которой ждет россыпь утраченных эмоций? Они вянут и умирают, если их не переживать.

— Я выбираю свои августовские воспоминания. Я выбираю Флегетон.

С неба посыпались перья, точно грянул гром, и летящие ровными клиньями птицы засновали в разные стороны. Потом перьев стало еще больше, и Сущий исчез, точно его и не было, а за ним исчез я.

Я очнулся в мокром, только-только после дождя парке Эспланады на ветру. Ни единой живой души, кроме нас с Сущим, который завис в воздухе, сложив перья крыльев точно пальцы рук. Ногу саднило, и я обнаружил в своей руке дешевую тросточку; я попытался сказать одно слово — Ханнеле! — но что-то словно заблокировало проход воздуха к моим голосовым связкам. Сущий сказал правду: я был нем. Безмолвный горожанин…