Майкл Уильямс - Отважное сердце

– Я вижу, – ледяным голосом сказал отец, – что моему младшему сыну чрезвычайно весело. – Он снова повернулся к Алфрику: – И чтобы тебе не было очень уж скучно сидеть одному, вместе с тобой посидит и наш весельчак Гален. А там мы еще поглядим, на ком из вас двоих лежит большая вина.

– Но отец!… – взмолился я с неподдельным испугом.

Мы останемся в темнице один на один – Алфрик и я! Я же не выйду оттуда живым!

– Отец! Отец!

Но ответом мне было молчание.

В темнице пахло плесенью, от дубовых бочек, стоявших в углу, несло прокисшим вином.

Я прижался к стене – как можно дальше от Алфрика. Я хотел жить. Я хотел выжить! О, и дернула же меня нелегкая захихикать!

Отец вместе с Бригельмом и Гилеандосом все еще стоял у двери. Бригельм держал лампу – тусклый свет едва-едва освещал подземелье.

– Дважды в день вас будут кормить, – сказал отец. – Каждое утро вам будет разрешена прогулка на заднем дворе замка.

Надеюсь, заточение послужит вам хорошим уроком и научит вас уму-разуму. Если этого не сумел сделать я. Или ваш учитель Гилеандос.

Он замолчал и отступил в тень. Теперь я мог видеть только Бригельма – он смотрел на меня печально и сочувственно. Казалось: если бы он мог, он поменялся бы со мной…

Тут из темноты послышался голос отца:

– Я разочаровался в вас обоих, дети мои. Но надеюсь и верю, что вы в конце концов осознаете свою вину.

Затем дверь закрылась. Мы с Алфриком остались одни, в кромешной тьме.

И в этом жутком мраке я услышал: Алфрик медленно идет ко мне…

Не стану скрывать: к поэзии у меня отношение двойственное. Алфрик, например, дразнил меня иной раз поэтом – я умел рифмовать. И иногда мне жуть как хотелось действительно стать бардом! Трубадуром!

В наш замок трубадуры приезжали не раз.

Сначала вас сытно кормят. Потом вы рассказываете-поете историю, в которой подчас нет ни слова правды, но которую никто не называет лживой. Да еще и снова накормят. Да еще и заплатят за ваше вранье!

Ну, чем не благодать?!

…Восемь лет назад к нам в замок пожаловал Квивален Сез, самый знаменитый из бардов Соламнии. Помню, в тот вечер я решил: вырасту – стану поэтом! Но в ту же ночь мои поэтические грезы рассеялись без следа.

Отец велел нам с Алфриком навести порядок в большом зале – в нем ночью должно было состояться выступление Квивалена Сеза. Гилеандоса обязали наблюдать за нашей работой. В камине было полным-полно золы. Я забрался туда с метлой в руках. И вдруг – услышал жуткий крик нашего конюха. Я обернулся: конюх, перегнувшись пополам от боли, лежал под столом; ухмыляясь, его пинал ногами Алфрик.

– Ну, вы все-таки немного полегче, Алфрик, – попросил даже Гилеандос, который старался не делать ему замечаний.

– Вот еще! – прорычал брат. Он схватил старого конюха за волосы, вытащил из-под стола и поволок вон из зала.

Выталкивая его за дверь, Алфрик зло процедил сквозь зубы:

– Погоди, я тебе еще задам, любитель поэзии!

Мой брат никогда не отличался кротким нравом. Он был из тех, про кого говорят: хлебом не корми – дай поиздеваться над кем-нибудь. И он готов был слушать даже ненавистную ему виолончель, если это сулило ему лишнюю возможность поколотить слуг.

Ростом Квивален Сез был невелик. Одет в зеленое платье. Длинные волосы уже тронуты сединой. Красноречив. А самое главное, он был автором знаменитой «Песни о рыцаре Хуме», которую знали все рыцари Соламнии.

За трапезой отец и Квивален Сез обменялись тостами – оба старались превзойти в славословиях один другого.

Почуяв оленину, в зал вбежали собаки. Алфрик, сидевший напротив меня, корчил мне рожи. Я показал ему фигу. Брат рассвирепел, мотнул головой и ткнулся носом в чашу с вином. В тот вечер мы с ним впервые были допущены на званый ужин. Алфрику уже исполнилось тринадцать, и ему было позволено выпить вместе со взрослыми.

Бард встал и возгласил:

– Для сегодняшнего празднества я выбрал «Мантию Розы». Поэтическое чутье подсказало ему, что эта «рыцарская поэма» – вероятно, любимое произведение нашего отца. Тот благодарно улыбнулся и приветственно поднял свой бокал.

В поэме говорилось о воле, о свободе, о розах в небесах. Она была длинная и скучная.

Алфрик лезвием кинжала слегка касался спины уснувшей возле него собаки – та блаженно подергивала лапами.

Бригельм в красной рясе сидел неподвижно – он был похож на огородное пугало. Сидел он с отсутствующим видом; возможно, молился про себя.

Но отец с большим вниманием слушал даже самые нелепые строфы этой дурацкой поэмы. А когда Квивален Сез кончил читать, отсыпал ему добрую дюжину серебряных монет.

Трубадур кратко и с достоинством поблагодарил отца, повесил лиру на плечо и ушел.

Позже я не раз думал: если Квивален Сез такой знаменитый и прославленный, то почему он оказался у нас, в самом что ни на есть захолустье Соламнии?!

Уже брезжил рассвет. Меня отправили спать. Я, едва ли не засыпая на ходу, поплелся в свою комнату, но по дороге вдруг вспомнил, что оставил на стене замка своих солдатиков. Я поднялся на стену. Было раннее утро, каменные зубцы были ледяными. В амбразуре над подъемным мостом стояли в карауле мои верные солдаты.

Квивален Сез шел по дороге на запад.

О, если отсюда попасть солдатиком ему в голову, то великому поэту будет очень и очень больно!

Я один, я укрыт зубцами стены, никто меня не увидит!

Но, к несчастью, кое-кто меня видел. И этот «кое-кто» был мой брат Алфрик.

Оказывается, он вслед за мной поднялся на стену и увидел, как я кинул солдатика в знаменитого барда. А бард только на секунду остановился, почесал затылок и пошел дальше своим путем.

– Я углядел все, маленький негодяй!

Услышав за спиной свистящий шепот старшего брата, я вздрогнул, но тут же постарался взять себя в руки.

– Ты хотел сказать «я видел все», – поправил я Алфрика, напомнив ему, что по языку у меня оценки лучше, чем у брата.

Алфрик просто рассвирепел от моей реплики и набросился на меня, словно дикий зверь. Я старался отбиваться от него, как мог.

– Да что ты видел, мой дорогой брат?

– Я углядел все, – повторил он, – ты кинул солдатика в Квивалена Сеза и попал ему в голову.

Он сильно прижал меня лицом к замшелому камню зубца; над самой моей головой свисали плети плюща и вьюнки – словно венок, каким одаривают поэтов.

– Но, брат, разве ты не «углядел», что наш знаменитый гость стянул со стола серебряную ложку и сунул ее в широкий рукав своего одеяния?!

– Врешь! На столе сегодня не было серебра. Мы принимали барда, а е купцов!

Он еще сильнее прижал мое лицо к камню, мох забивался мне в нос и в рот.