Отсекая лишнее (СИ) - Брюханов Данил

Трубку подхватили тут же, не успел прозвучать и второй гудок.

— Алло! — возбужденный голос высоко выкрикнул по-японски.

Тот самый голос. Илья с удивлением для себя, каким-то глубинным слоем сознания, остающимся всегда беспристрастным и холодным, отметил, насколько важным и желанным успел стать для него этот голос. В это же самое время другая часть его мозга, взорвалась, расплескивая допамин и окситоцин во все стороны, наполняя сознание нежностью, пиковой тоской и привязанностью. Лицо скривилось в гримасу, а нижние веки до краев наполнились подступившими слезами.

— Юки, это я, — срывающимся голосом ответил Илья по-английски.

Секундная пауза на том конце, затем всхлип и вот-вот готовые прорваться наружу рыдания.

— Илюша, божечки, ты жив! — залепетала девушка, смешивая японские и английские слова, — мы искали тебя! О боже, я уже никогда-никогда не надеялась тебя услышать! Спасибо, господи!

Цунами рыданий прорвало жалкую плотину человеческого самоконтроля и несколько минут люди просто плакали друг для друга, через телефонные динамики. После того как первый порыв эмоций схлынул и позволил влюбленным вести хоть какой-то диалог, Юки попросила Илью оставаться на связи так долго, как это возможно, пока спецы его отца будут определять его координаты с помощью триангуляции. Когда это было сделано, девушка сквозь остаточные после бури радостного шока всхлипы, наказала Илье держаться, и что они уже выезжают на катере для его эвакуации. Вся техника и люди дежурили чуть ли не в круглосуточном режиме, ожидая его звонка, и вот, наконец, все они его дождались. Илья свою девушку поблагодарил и заверил, что теперь то уже с ним ничего не случится, особенно после того, что уже было. Но вот что именно из всего этого рассказывать любимой, а самое главное ее отцу — здесь предстояло подумать и тщательно взвесить каждое слово. Меньше всего фрилансер хотел, чтобы далеко не последний человек в Японии, а возможно и в целом мире, увидел в нем лжеца и фантазера. Хакер посмотрел на своего друга. Друга, именно так. Того, без которого ему нечего было и надеяться освободиться из плена. Окти стоял на берегу крохотного островка и болтал щупальцем в воде. Казалось, что чудесный организм отвернулся специально, чтобы не смущать своим присутствием участников важного, долгожданного разговора. Интересно, думал Бельштейн, должно быть он не меньше моего хочет вернуться в свой мир, к своим близким? Тогда расставание выглядело абсолютно логичным и более того, необходимым.

Илья медленно подошел к возвышавшейся над скалистым берегом и бирюзовой гладью амфибии, осторожно тронул сзади. Окти перестал болтать щупальцем и с добродушным пиликанием повернулся.

— Эм… Дружище, — начала было Илья, но затем вспомнил, усмехнулся, потер ладонью слившиеся от соли волосы на затылке и продолжил уже мысленно.

Он представил телефон у своего уха, разговор и Юки в слезах радости на том конце провода, потом группу людей, грузящуюся в катер и мчащуюся по волнам к их маленькому острову, затем вычленил себя, как бы вырезал из картины настоящего момента и, словно ребенок аппликацию, наклеил поверх катера. Прокрутив в голове все это, Илья посмотрел прямо в лицо своему другу. Бутон его головы почти полностью пожух с одной стороны. Отслаивающиеся, сухие слои того, что некогда было склизкой кожей, подобно пачке очень древних альбомных листов, пузырящихся старой гуашью, свисали с правой стороны головы амфибии. Окти должно быть действительно был очень смышленым малым, даже для своего вида. Угадав взгляд друга и его мысли по этому поводу, криптобиот окунул голову в воду, погрузил туда также и пару щупалец, и какое-то время шурудил ими, вспенивая сине-зеленые гребешки. Когда же земноводное показалось из воды вновь, то половину его головы все еще занимал неприглядного вида бутон, зато вторая превратилась в настоящее лицо, пусть и безо рта, на месте которого переплетенной бородой свисали тонкие кожистые отростки разной длины. Единственный видимый пока антрацитово-черный глаз смотрел из-под высокого прямого лба, бугрящегося круто очерченным надбровьем. Чуть ниже глаза, у самой границы по-прежнему вислых кожаных слоев другой стороны головы, на небольшом выпуклом бугорке была косо прорезана тонкая линия носа.

— Взрослеешь, друг! — тепло проговорил Илья и взял Окти за тонкую правую руку.

К неожиданности человека, гигант реликтового вида пожал его руку в ответ и в добавок к этому обнял Илью сразу несколькими щупальцами. Хакер попытался представить у себя в голове, передать, как сильно он благодарен диковинному созданию за спасение, но не успев даже толком сформироваться, его мысли были смятены напором точно такой же ответной благодарности, но сто крат сильнее. Окти прижал человека к себе, аккуратно положил щеку своего новорожденного лица ему на плечо и принялся выводить тонкую, прекрасную мелодию. И как сам Бельштейн думал, что ни за что на свете не смог бы выбраться из плена без помощи ксеноморфа, так и этот ксеноморф не мыслил своего освобождения, но уже без помощи Ильи.

В голове фрилансера начали проплывать и хаотично обгонять друг друга образы. Картины парусных судов и людей, облаченных в металлические кирасы, сменились высокими светловолосыми гигантами, одетыми причудливо: с одной стороны, вроде бы древне и не по моде, но с другой очень практично и технологично. Потом был взрыв чего-то под землей, страшный и почему-то с небесным, темно-синим отливом, после которого весь континент за какую-то неделю полностью ушел под воду. Потом какие-то купола, из ниоткуда появившиеся под водой. Заседание очень взрослых, почти что старых людей в полумраке за круглым столом, эмоции, спор и эманации страшного, холодящего кончики пальцев отчаяния и неприятия были, как будто бы осязаемы даже сейчас. Провал, пауза, смятение, словно внезапное забытье и попытки пробиться через него, вспомнить… Было понятно, что его друг спешил, рассказывая ему все это, он чувствовал, что время их контакта подходит к концу.

Концентрация, новая трансляция. Мысль, пробившая многотонные толщи вод и времени. Чертежи в подводной лаборатории, Генетические модификации, конструкты за стеклом высоких цилиндров, заполненных питательным раствором. Обреченность, но вместе с ней и новая надежда в глазах и умах людей. Лучше уж жить так, чем сгинуть навеки. После нас придут другие, дай бог им не повторить наших ошибок, а уж мы проследим… Но далеко не все получилось так, как задумывалось…

Во мраке нескончаемой океанской бездны неслышно тиканье часов. Годы, века и эпохи это для тех, кто вечно суетится на поверхности, считая обороты неутомимого солнца. Здесь его не видно, здесь его будто и нет. Но это иллюзия, энтропия со временем все равно возьмет свое, разметав, разбив на фундаментальные элементы сами мысли, что порождают действия.

Со временем древняя раса забыла свою цель и мотивы и принялась просто жить, приспосабливаясь к холодному и безразличному темному миру, становясь такими же холодными и безразличными, напитываясь этой всепоглощающей сдавливающей тьмой. Кое-кто помнил древние обеты и не позволял себе раствориться в забвении примитивного выживания, но таких было жалкое меньшинство. Большинство же, как ни печально, полностью отринуло от себя цель, отвернулось от нее, забыло причину по которой живет и сгинуло в океанских толщах под гнетом праздности и времени. Те же немногие, кто остались верны пути, озлобились, наблюдая насколько глупы и саморазрушительны те новые, что пришли на поверхность вместо них.

Затем снова появились галеоны эпохи возрождения и любопытство, материализовавшееся сетями, и долгий, долгий плен, прозябание на службе у неразумных кожаных обезьян, так сильно напоминавших их далеких предков.

Вот и все, что успел поведать Окти своему другу перед вечным расставанием. Вот и все, что самому ему было известно, пока безжалостный случай не отрезал его от родового канала генетической памяти.

ПОРА. Эхом отразился нетерпеливый приказ, резонируя в чертогах перегруженного человеческого разума. Окти отстранился. Теперь он стал безусловно взрослее, мудрее, сильнее и благоразумнее. Больше он не попадаться на крючок своего же безрассудного любопытства. Измененный до неузнаваемости временем и условиями, потомок древней расы, поднял щупальце, указывая им в направлении тоненькой полоски берега, почти смазанной с горизонта красным жирным штрихом заходящего солнца. Илья сощурился, прикрыл глаза сверху козырьком ладони и до боли всмотрелся в полыхающий алый горизонт. Там, взбивая океан кудлатой пенной полосой, бликуя оранжевыми сполохами от белых бортов, шла в направлении их островка красавица-яхта, скрывая пока свои истинные размеры за долгими милями.