Андрэ Нортон - Леопард в изгнании

«Я сделаю то, что поклялась сделать».

И прежде, чем сама успела остановить себя, Мириэль стиснула Грааль обеими руками и опустила Чашу в клубок внутренностей. Они мерзко захлюпали от прикосновения, но она давила и давила, пока основание Чаши не коснулось алтаря.

Послышалось шипение, словно сосульку сунули в кипящий жир, и внезапно вспыхнул ослепительный свет. Мириэль закричала, сжалась и отступила в страхе, но поскользнулась на крови и упала навзничь с трех ступенек алтаря.

Потом был только свет.

«Ты никогда особенно не доверял магии, — подумал Уэссекс — Вот потому и попал в беду». Любопытная идея.

Нужно было что-то делать, а не праздно размышлять о собственных просчетах, но разум Уэссекса почему-то не желал прекращать эти размышления, вовлеченный во внутренний спор с самим собой — спор, к которому герцог столько раз в своей жизни возвращался. Если магия действительно имеет силу, неужто старый король погиб бы? Смог бы тогда атеист Наполеон править вместо него?

Магия. Это была признанная часть повседневной жизни, особенно в среде аристократии, но для Уэссекса Art Magie всегда казалась не частью науки, а больше игрой, предназначенной для того, чтобы заманить в ловушку и обмануть своего приверженца. Он был скорее заинтригован, чем воодушевлен старинной церемонией Обета — как же это было давно! — когда принимал титул и обязанности герцога Уэссекского. Он совершил возлияние, поцеловал Камень, оставил дар и снова вернулся в мир солнечного света и закона, к которому принадлежал, и больше не вспоминал об этом. Но проходили годы, и ему стало казаться, что все его беды, все конфликты его жизни происходят именно оттуда, где он встретился с тем, чего так и не принял. Он старался забыть об этом, но теперь, казалось, все возвращается на круги своя.

Ночь, площадь, де Шарантон, вечная Тьма — все исчезло. Он снова стоял среди холмов Сассекса перед Камнем Обета, босой, в льняной рубахе и льняных штанах. Ему было четырнадцать лет.

Камень представлял собой внушительную, грубо вытесанную колонну, стоявшую между полем и небольшой рощей. Деревенские жители украшали его и плясали вокруг него, несмотря на то что были добрыми христианами, и деревенский священник смотрел сквозь пальцы на древний обряд поклонения Силам, старым уже в те времена, когда его вера еще не родилась.

Все было как тогда, но на сей раз вместо отцовского привратника, старика, которому в день Обета было так же неуютно, как и молодому герцогу, у камня стояла женщина.

Она была высокой, выше любого смертного, выше Камня. Она была прекрасна, как день. На ней был плащ из волчьей шкуры, в руках копье и щит. Глаза ее были яркого пронзительно-голубого цвета, а губы — алее крови.

— Я Бригантия. Я Англия. Как ты будешь служить мне, Руперт, герцог Уэссекский?

Вопрос был почти тот же, что в тот давний день, который вдруг стал нынешним днем.

«Как ты будешь служить стране?»

Он знал верный ответ, но на сей раз эти слова несли в себе тяжкий груз смысла, были священнее клятвы, они свяжут его крепче, чем слова любого обета. Он был Уэссекс, и род его считался в Англии древним еще задолго до той поры, когда в стране стали править чужеземные короли.[83]

— В этот час, который вне времени, в этом месте, которое нигде, говорю: всем своим сердцем, всей силой своей, всей волей буду служить Тебе. Телом и душой буду служить Тебе, и когда я умру, позволь мне лечь в Твоей земле, чтобы продолжать служить Тебе.

Гигантская богиня улыбнулась, и Уэссекс понял, что отныне во всех женщинах будет искать Ее черты.

— Да, Руперт, и так будут служить мне все твои дети. Таково мое слово к тебе. Твой род будет служить стране, доколе сама страна не исчезнет.

Бригантия простерла руку и легко прикоснулась к его груди напротив сердца.

Ощущение было такое, словно в сердце его ударил тяжкий молот. Сельская местность вокруг исчезла, словно во вспышке летней молнии, и Уэссекс осознал, что лежит, тяжело дыша, поперек мертвого тела де Шарантона.

Потом был только свет.

На какое-то мгновение Саре показалось, что солнце уже взошло, но свет, заливавший улицу, был не солнечным, а белым, и такой белизны она никогда еще не видела. Свет наполнял собор, как бурный поток, и извергался сквозь двери и окна, сквозь все щели, наполняя собою и небо, и улицы, сметая облака дыма, словно действительно был потоком чистой силы.

Когда свет коснулся солдат, они вдруг закричали, хотя Сара не чувствовала ничего. Они побросали оружие, стали хвататься за лицо, завывая, словно свет обжигал их. Сара хотела было вскочить и побежать к собору, но ее ногу пронзила жгучая боль, и, когда она провела рукой по правому бедру, на ладони увидела кровь. Герцогиня осталась где была, а свет превращал ночь в день. И враги ее бежали прочь от него, спотыкались, уползали, будто горели заживо.

Потом был только свет.

Потом был только свет. Он разорвал ткань Места, которое он создал, ослабил броню магии, которую он выковал. И сквозь разрывы во Тьме герцог де Шарантон ощутил приближение Тьмы еще более непроглядной, существовавшей с самого начала времен, Тьмы, которая ныне явилась забрать его.

— Нет! Ты сказал мне, что Грааль здесь! Я искал его везде и не нашел. Ты сказал, что он будет моим!

Он стоял перед Тьмой, понимая, что все ее обещания — пусты, и остается только Тьма.

— Ты лгал! — взвизгнул де Шарантон.

— Я СКАЗАЛ, ЧТО ОН БУДЕТ ЗДЕСЬ, И ОН ЗДЕСЬ, — поправил его далекий нечеловеческий голос — Я НЕ ЛГУ, ХОТЯ ВАШЕ ПЛЕМЯ И СЧИТАЕТ МЕНЯ ОБМАНЩИКОМ. НО ТЫ НЕ ПРИНЕС ЕГО МНЕ, ДАБЫ ОСКВЕРНИТЬ ЕГО НА МОЕМ АЛТАРЕ. ПРИШЛО ВРЕМЯ РАСПЛАТЫ.

Потом была только тьма.

Костюшко заморгал и сжался, ослепленный вспышкой света. Он посмотрел вниз. Где же Уэссекс? Однако не увидел ничего, кроме света, похожего на застывшую вспышку молнии. Он выругался, вскочил на ноги и, шатаясь, побежал вниз по лестнице.

Распахнув двери, Илья выскочил на площадь Кабильдо. Напротив него сияли витражи собора, словно освещенные изнутри тысячами тысяч свечей.

Уэссекс стоял на коленях среди трупов. Перед ним лежал мертвый де Шарантон. Уэссекс по-прежнему сжимал в руке окровавленную рапиру. Костюшко рухнул на колени рядом с другом, но тот уже пытался встать.

— Ему конец? — с надеждой спросил герцога Костюшко.

— Да. Думаю… — начал было Уэссекс. Но что бы он там ни собирался сказать, слова его потонули в реве взбунтовавшейся толпы, что набросилась на окружавших ее солдат. Человеческий прилив, подобно чудовищной волне, смел помост, стремясь уничтожить приспешников своего угнетателя.