Гай Гэвриел Кей - Гобелены Фьонавара (сборник)

Долго она сидела там, глядя поверх вод озера. Она знала, что уже наступает вечер. Ей надо идти обратно. Но так трудно было уйти. Подняться и уйти с этого места казалось ей таким окончательным и одиноким поступком, каких она еще не совершала.

Поэтому она медлила, и вскоре за ее спиной раздались шаги по камням, а потом кто-то присел рядом с ней на корточки.

– Я увидел твоего коня рядом с домом, – сказал Дэйв. – Я тебе помешал?

Она улыбнулась ему снизу и покачала головой.

– Просто прощаюсь перед наступлением этого вечера.

– Я тоже прощался, – сказал он, собирая в горсть и рассыпая гальку.

– Ты тоже возвращаешься домой?

– Я только что принял решение, – тихо ответил он. В его голосе звучали спокойствие и уверенность, которых она не слышала раньше. Ким пришло в голову, что Дэйв здесь изменился больше всех их. Она, и Пол, и Дженнифер, казалось, просто пошли дальше в том, чем они уже были до прибытия сюда, а Кевин остался точно таким же, как всегда, с его смехом, и его грустью, и добротой его души. Но человек, который присел сейчас рядом с ней, дочерна обожженный летним солнцем Равнины, был совершенно не похож на того, кого она встретила в тот первый вечер в Зале Собраний, когда пригласила его сесть с ними и послушать выступление Лоренцо Маркуса.

Она заставила себя еще раз улыбнуться.

– Я рада, что ты возвращаешься, – сказала она.

Он кивнул со спокойным самообладанием и какое-то мгновение молча смотрел на нее. Потом его глаза насмешливо блеснули, что было тоже новым.

– Скажи мне, – спросил он, – что ты делаешь вечером в пятницу?

У Ким вырвался короткий, задыхающийся смех.

– Ох, Дэйв, – ответила она, – я даже не знаю, когда будет вечер пятницы!

Он тоже рассмеялся. Потом смех утих, осталась легкая улыбка. Он плавным движением встал и протянул руку, чтобы помочь ей подняться.

– Значит, в пятницу? – спросил он, глядя ей в глаза.

И словно огонь другого цветка в душе Ким вспыхнуло внезапное чувство, сверкающая уверенность, что все будет в порядке в конце концов. Будет даже гораздо больше, чем просто в порядке.

Она протянула к нему обе руки, чтобы он помог ей подняться.

Так кончается «Самая темная дорога и вместе с нею – «Гобелены Фьонавара».

Многое можно было бы сказать по случаю юбилейного издания. В то же время, я должен признаться, что испытываю желание (сильное желание) совсем ничего не говорить и позволить этой работе говорить самой за себя. Каким бы реальным ни было это чувство, я сознаю, что мысль о самостоятельном существовании книги, без посредников, становится иллюзией задолго до двадцатого издания. Существуют рецензии на «Фьонавар», стипендия, комментарии, романы, вдохновленные им. Существует огромное количество музыкальных и художественных произведений, интернет-форумы, даже конкурсы эрудитов и кастинги через постель «онлайн».

Поэтому я уже давно перестал считать, будто «Гобелены» существуют в каком-то своем собственном отдельном пространстве. И поэтому с моей стороны было бы неоправданной чопорностью отказать моему издателю в просьбе написать комментарий к этому изданию. Во-первых, это большая честь для меня. Каждый писатель мечтает создать произведение, которое будет жить долго и иметь большое влияние на других людей. В начале пути об этом можно только мечтать, но мечтать необходимо. Отсутствие хотя бы честолюбивого устремления создать нечто такое, что сохранится надолго, ограничивает наши горизонты. Но существует так много книг, и лишь немногие из них выдерживают проверку временем.

По одним меркам, двадцать лет – всего лишь мгновение, особенно в контексте романа, основанного на мотивах мифов и легенд. По другим меркам, в наш быстротечный век одноразовых предметов и резких перемен, это очень долгий срок существования в культуре. Кто может предполагать нечто подобное или надеяться на это? Какой писатель не чувствует благодарности, когда это происходит? И как тогда не откликнуться на предложение оглянуться назад?

Иногда на протяжении этих лет я дразнил интервьюеров, заявляя, что стиль и структура «Фьонавара» преследовали лишь одну цель: создать произведение такого масштаба, который позволил бы мне, когда Пол находится на Древе Жизни, написать фразу «Дождь, дождь, дождь, дождь, дождь». И выжить, чтобы рассказать об этом другим.

Это была несерьезная, легкомысленная шутка, но, как часто бывает с подобными шутками, в ней заложена правда. Главная причина отличия языка трилогии от языка моих более поздних книг в том, что в ней я сделал попытку использовать мифологию. Некоторые прослеживают в ней движение (не всегда последовательное) в направлении истории. Тогда я считал правильным рассказать историю Фьонавара таким образом, чтобы она вписывалась в это мифическое измерение. Я воображал, что повествование следует вести в романтических тонах, перебрасывая мост от одного места действия к другому: Пол на Древе, Галадан и Кавалл, встреча Тэйбора с нимфой Имрат в лесу, Дженнифер в Старкаше, Кевин в Дан Маре, Овейн и Охота, Кадер Седат, Ланселот в Роще… и к другим, в конце с Диармайдом, а потом Дариеном. Языком управлял этот контекст: в этой книге участвует бог, заключенный в темницу под горой, и волк с собакой в схватке под жертвенным древом.

Я также помню, что хотел расширить повествование, насколько мне это удастся, и показать последствие того, что я назвал этот мир «первым», отражением (несовершенным) которого являются все остальные миры. Что вытекает из этой идеи? Ну, если захочется слукавить, можно сказать – вся сокровищница легенд из бесчисленного количества культур. Лукавство это или нет, мне это казалось правильным: разнообразный фольклор нашего мира является расплывчатым отражением «подлинных» вариантов. Меч в камне из Артуровских легенд здесь служит отражением «подлинной» идеи королевского копья в горе в Фьонаваре. Я хотел ввести как можно больше фольклора: шаманские обычаи, скандинавские мифы, кельтские легенды, мотивы маори, Артуров треугольник и валлийские персонажи, в том числе Талиесин, Дикая Охота и пес по имени Кавалл. А в образе Дариена разыграть явственно читаемую драму Эдипа, что, конечно, было еще одним способом использовать мифологию.

Джозеф Кэмпбелл и Роберт Грейвз стояли у моего письменного стола во время этой работы. Сводящая с ума, абсурдная, совершенно чудесная книга «Белая богиня» многое мне дала, в том числе и для той сцены, где Пол побеждает Фордэту, назвав ее по имени. (Читайте валлийскую поэму «Cad Goddeu», «Битва деревьев»). Мне кажется, мое увлечение властью имени, которое получило развитие в «Тигане», началось здесь.

Я также поставил себе задачу, донкихотскую или нет, попытаться создать сагу, достаточно обширную, чтобы в нее мог войти «Артуров треугольник», не подавив ее, то есть, чтобы его участники могли стать частью истории, но не самой историей. Отчасти меня подтолкнула к этому глубокая неудовлетворенность тем, как в литературе изображают личность Джинервы, а также (признаюсь) творческая сила, рожденная образом Артура «Детоубийцы». Эта мысль пришла мне в голову однажды ночью – использовать грех его юности, чтобы вывернуть наизнанку легенду о «вечном короле», сделать ее тяжким бременем, а не благословением.

Мне это до сих пор нравится. И мне также нравится идея использовать Дикую Охоту, чтобы дать мифическое объяснение философской «проблеме зла»: как всемогущее, великодушное божество допускает в своих мирах столько страданий. Связь анархичной природы Диармайда с Охотой во многом предопределила его гибель, как бы мне (и, по-видимому, великому множеству читателей за эти годы) ни хотелось найти способ избежать ее.

В какой-то момент, как утверждают многие писатели, повествование и возникающие по мере его развития характеры действующих лиц начинают управлять автором, а не подчиняться ему. Это случалось в Фьонаваре с самого начала и часто. Шарра вначале не была значительным действующим лицом. Она была задумана как средство против романтичного образа принца-бездельника. Я хотел показать, как Диармайд совершает непростительный поступок в том ночном саду, который запятнал розоватый образ моего принца Хэла (у него также есть свой Фальстаф).

Здесь я усвоил свой главный урок, собственно говоря, даже два. Первый – что когда ты играешь с архетипами, надо остерегаться их силы: очень немногие читатели порицали Диара за ту сцену в саду так сурово, как я ожидал. Обаятельные принцы пользуются большей свободой действий, чем можно себе вообразить. Стивен Сондхайм и Джеймс Лапин в своем мюзикле «В лес» вкладывают в уста своего слабого принца негодующую фразу: «Меня учили быть очаровательным, а не искренним!» Умный поймет.

Но после того как была написана сцена в саду – с точки зрения Шарры, – эта женщина никак не могла позволить автору помешать ей вернуться и сделать то, что она явно собиралась сделать, отомстить. Она очень быстро заявила свои права на видное положение в романе, и повествование изменилось, освобождая для нее место.