Джон Толкин - Волшебные сказки (сборник)

– А разве вы не знаете? – удивился проводник. – Край Ниггля. Это Картина Ниггля – по крайней мере, большая часть этой местности. Ну, и еще немного Сад Пэриша.

– Картина Ниггля?! – изумленно воскликнул Пэриш. – Так, значит, это ты все это придумал? Вот уж думать не думал, что ты такой умный! Что ж ты мне-то не сказал?

– Когда-то давно он пытался вам об этом сказать, – заметил пастух, – но вы не слушали. Тогда он располагал лишь холстом и красками, а вы хотели залатать ими свою крышу. Вы с женой обычно называли все это «Нигглевой чепухой» или «той мазней».

– Но ведь она выглядела совсем не так, как тут, она не была такой… такой настоящей… – пробормотал Пэриш.

– Да, она была всего лишь отблеском здешней картины, – согласился пастух, – но вы могли бы уловить этот отблеск, если бы вам хоть раз пришло в голову попытаться.

– Ну, это уж я сам виноват, – вмешался Ниггль. – Я ведь даже не пытался тебе ничего объяснять. Про себя я называл тебя Старым Кротом. Да и какая разница? Мы жили и работали здесь вместе. Все могло сложиться иначе, но вряд ли – лучше. Но, боюсь, я все-таки должен идти. Думаю, мы с тобой еще встретимся – мы еще много чего сможем сделать вместе. Счастливо!

Он от души пожал Пэришу руку. Рука была сильная и надежная. На мгновение Ниггль обернулся и посмотрел назад. Цветущее Большое Дерево сияло, подобно пламени. Вокруг него летали и пели птицы. Потом Ниггль улыбнулся, кивнул Пэришу и зашагал прочь вместе с пастухом.

Ему предстояло побольше узнать об овцах и о горных пастбищах, смотреть на бескрайнее небо и идти вперед, все дальше и выше в Горы. А что с ним было потом, я не знаю. Даже Ниггль, маленький человек, сидя в своем старом доме, мог уловить отблеск дальних Гор, и они возникли на заднем плане его картины. Но на что они похожи на самом деле и что лежит за ними, может сказать лишь тот, кто поднимется на них сам.

– Я так считаю, он был просто глупцом, – изрек Советник Томпкинс. – Даже хуже того: он был совершенно бесполезен для Общества.

– Ну, не знаю… – протянул Аткинс. Аткинс не был важной особой – всего лишь простой школьный учитель. – Я в этом не уверен. Все зависит от того, что вы подразумеваете под пользой.

– Он не приносил ни практической, ни экономической пользы, – сказал Томпкинс. – Осмелюсь заявить, из него могло бы выйти что-нибудь путное, если бы вы, школьные учителя, знали свое дело. Но вы его не знаете. Вот потому и вырастают бесполезные люди вроде Ниггля. Если бы этой страной управлял я, я бы взял таких, как Ниггль, и приставил их к какой-нибудь работе, на которую они годятся, – мыть посуду в общественных столовых, или еще что-нибудь в том же духе. И присматривал бы, чтобы они работали как следует. Или избавился бы от них. От Ниггля я бы уж давным-давно избавился!

– Избавились? Вы хотите сказать, что заставили бы его отправиться в путешествие до срока?

– Именно так, если вам угодно употреблять это бессмысленное устаревшее выражение. Выбросил бы его через туннель на Великую Помойку – вот что я имел в виду.

– Так, значит, вы думаете, что живопись ничего не стоит? Что она недостойна того, чтобы ее хранили, развивали или хотя бы для чего-нибудь использовали?

– Конечно же, живопись полезна, – сказал Томпкинс. – Но от живописи Ниггля никакой пользы нет и быть не могло. Для смелых молодых людей, которые не боятся новых идей и новых методов, в живописи открывается широкий простор. Но на что годится эта его старомодная мазня? Пустые фантазии, вот и все. Этот ваш Ниггль даже под страхом смерти не смог бы нарисовать приличного плаката. Все возился с какими-то листочками да цветочками. Я его как-то раз спросил, зачем он это делает. И знаете, что он мне сказал? Они, дескать, славные! Представляете? Так и сказал – «славные»! Я его спросил: «Это органы размножения и пищеварения растений – славные?» Он так и не нашелся что ответить! Пустозвон, одно слово.

– Пустозвон… – вздохнул Аткинс. – Бедолага, он так и не дописал ни одной картины. А после его отъезда все его холсты «пустили в дело». Но знаете, Томпкинс, я не уверен, что они ни на что не годились. Помните большую картину – ту самую, которую использовали для ремонта соседнего дома, когда он пострадал от сильного ветра и его залило? Я нашел на земле оторвавшийся уголок. Он пострадал, но изображение вполне можно было разобрать: горный пик и ветвь, покрытая листьями. Он никак не идет у меня из головы.

– Из чего, простите? – переспросил Томпкинс.

– О чем это вы? – вмешался Перкинс, видя, что они вот-вот поссорятся. Аткинс уже изрядно побагровел.

– А, да о нем и говорить-то не стоит! – заявил Томпкинс. – Я вообще не понимаю, с чего это вдруг мы принялись о нем толковать. Он даже не жил в нашем городе.

– Это так, – согласился Аткинс. – Но это не помешало вам положить глаз на его дом. Вы ведь частенько ходили к нему в гости, пили его чай и при этом насмехались над ним. Ну что ж, теперь вы получили его дом в придачу к вашему городскому особняку. Так что посовестились бы теперь хаять его имя. Если это вас интересует, Перкинс, мы говорили о Ниггле.

– Ох, бедняга Ниггль! – воскликнул Перкинс. – А я и не знал, что он красками баловался.

Возможно, это был последний раз, когда имя Ниггля всплыло в разговоре. Тем не менее Аткинс сохранил обрывок картины. Большая его часть осыпалась, но один прекрасный лист остался целехонек. Аткинс оправил его в рамочку. Впоследствии он подарил его Городскому Музею. Эта картина, подписанная «Лист. Работа Ниггля», довольно долго провисела в какой-то нише, и несколько человек даже обратили на нее внимание. Но в конце концов Музей сгорел дотла, и лист, а с ним и Ниггль навсегда исчезли из памяти этих мест.

– Это место и вправду оказывается очень полезным, – сказал Второй Голос. – Чтобы отдохнуть и поразвеяться. Для выздоравливающих оно подходит идеально. А для многих оно – наилучшее преддверие к Горам. В отдельных случаях просто чудеса свершает! Я отправляю туда все больше народа. Редко кому приходится возвращаться.

– Да, вы правы, – сказал Первый Голос. – Думаю, нам стоит дать этой местности название. Что вы предложите?

– Об этом уже позаботился Кондуктор, – сообщил Второй Голос. – Он уже давно кричит: «Поезд до Нигглева-Пэриша подан!» Нигглев-Пэриш. Я им обоим написал об этом.

– И что же они сказали?

– Они оба рассмеялись. Рассмеялись – да так, что Горы зазвенели!

Печатается с незначительными сокращениями.

В «Роверандоме» сливы обожает волшебник, заколдовавший Ровера. – Прим. пер.

«Snapdragon» – английская рождественская игра, в которой хватают ртом изюминки с блюда с горящим спиртом. («Snapdragon» возможно перевести также как «дракон-трещотка», и тогда очевидна ассоциация с эпизодом с Белым Драконом из «Роверандома». – Прим. пер.)

«Прежде» – в будущем развитии Толкином свода легенд. – Прим. пер.

По-английски «Персия» и «Першор» звучат почти одинаково, так что немудрено, что «первый, кто попался» мог спутать. – Прим. пер.

Moonbeams (англ.) – блики лунного света, «лунные зайчики» (по аналогии с sunbeams – солнечными зайчиками). – Прим. пер.

Rover (англ.) – бродяга, скиталец. – Прим. пер.

5 ноября 1605 года в Лондоне был раскрыт заговор, имевший целью свержение короля и роспуск парламента. В этот день, известный как «День Гая Фокса» (по имени самого известного из заговорщиков), в Англии жгут костры и устраивают фейерверки. (Вероятно, поэтому Пятое ноября должно пахнуть порохом.) – Прим. пер.

В английском детском стишке про матушку Хаббард есть такие слова:

Не исключено, что Толкин здесь намекает на еще один источник происхождения имени «Роверандом»: «Roverandom» созвучно «reverence» (ср.: «реверанс») – почтение, уважение, что в сочетании с суффиксом «dorn» возможно перевести как «царство почтительности» (ср. «kingdom») – намек на то, что приключения приучили-таки Ровера быть вежливым. – Прим. пер.

Очевидно, из-за их назойливости. – Прим. пер.

Предвечный. – Прим. пер.

Параферналии, инсигниции, меморандумы (лат.) – принадлежности, эмблемы, записи. – Прим. пер.