Анна Хан - У каждого свой путь в Харад

«Так или иначе… Что остается?» – Принц пригубил вина из бокала, смял салфетку и бросил ее в центр пустующей с самого начала ужина тарелки. Так и не произнеся ни слова, он прошествовал в свою спальню. За ним неслышно следовал приставленный лакей.

Пройдя через спальню, слуга зажег в ванной комнате свечи. Он проверил, достаточно ли тепла вода в подготовленной загодя глубокой овальной ванне, потом добавил туда смесь эфирных масел, и, несколько раз встряхнув, расправил пушистые банные простыни.

Плащ соскользнул с широких плеч, руки слуги поймали его, не дав упасть к ногам. Звякнула, ударившись о деревянный подголовник кресла, фибула. Одежда, стянутая двумя рывками, полетела в угол. Ее подняли и расправили, повесив в гардеробной.

Ольм сделал знак удалиться, и слуга, пожелав его светлости доброй ночи и охраны от высших сил, удалился, склонив облаченную в парик голову.

Ольм сел на край ванны. Принц был высок и строен. Правильные пропорции его фигуры в силу возраста еще не успели набрать всей отведенной для нее природой мужской мощи. Сильные руки были вполовину менее рельефны, чем у Саммара, его телохранителя, с которым он был одного роста. Аристократическая горделивая посадка головы мягко переходила в красивую линию плеч, не обрываясь нигде резким переходом перекачанной мышцы.

Ольм провел по воде рукой, создавая волны. Потом одним движением перекинул через край ноги и со вздохом погрузился в ванну целиком. Вода должна была успокоить, отмыть все тяжелые мысли, смыть отчаяние. Принц прикрыл глаза, облокотившись затылком о жесткий полукруглый бортик ванны.

В воздухе витал запах лаванды. У Ольма перед глазами возникла дорога, ведущая от перевала Громобой. Где-то на половине пути, за живописным очередным ущельем, начинались склоны, устланные, как ковром, сине-фиолетовыми цветами. Он увидел, как колышутся травы, когда по ним пробегают друг за другом волны утреннего ветра. Как изменяет тень от плывущего облака глубину и оттенки синего цвета.

Принц открыл глаза и загасил мокрыми пальцами шипящие язычки всех горящих свечей. Вода стекала по ребру ладони и падала обратно в рукотворный водоем. В темноте он встал, прошел в спальню. Капли ползли вниз, рисуя дорожки по его телу, оставляя мокрые следы ступней на полу.

Шелк простыней холодил горящую как в лихорадке кожу.

«Что остается? Заполненные трупами штольни рудников, разгромленные Княжград и Рыман. Потлов, который переедут вдоль и поперек сначала свои, потом чужие, обезглавленная армия Латфора… Ни одного из правителей не волнуют мертвецы, вмиг занявшие место живых. Города мертвых».

Он не знал, сколько времени лежал без сна, глядя в потолок сухими, немигающими глазами. Может быть, он лег только что, а может – уже недалек предрассветный час.

Бесшумно открылась дверь, в комнату скользящим кошачьим шагом прокралась Дарина. Она до половины зашторила огромные проемы дворцовых окон, за которыми в чернильной ночи маячили дыры звезд. Полушепотом поругиваясь, расшнуровала бесконечный ряд петель корсета. Перешагнула через легший волнами к ногам кринолин. Выдернула из волос окаймленные морским янтарем гребни. Локоны мягкой волной упали на плечи, скрыв их белоснежную линию своим шелком.

Обнаженное женское тело – силуэт, нарисованный светлыми красками дня на фоне сумрака.

Все в этой картине было правильно: мягкие полутона, округлые линии и даже свойственные одной лишь этой женщине изъяны фигуры. Они казались легкими акцентами, поставленными кистью мастера на общем фоне совершенства, для того чтобы дать возможность разглядеть ее индивидуальность в полной мере.

Один шаг – и уступчивое в женской ласке тело, только что казавшееся в звездных отблесках почти фантомом, прильнуло к принцу. Дарина прижалась к нему вся целиком; к рельефу его плеч гладкостью щеки, к жесткому боку – теплым животом, длинные ноги обвили его бедра и икры, так что он смог почувствовать прохладу ее замерзших на холодном полу босых ступней. Девушка прочертила носом узор, едва касаясь кожи его плеча, потом принялась тихонько и ласково целовать то же место, будто боясь тронуться дальше. Или словно стараясь его разбудить, прогнав поцелуями навязчивый мираж захвативших принца мыслей.

Ольм нащупал под своей ладонью кончики тонких женских пальцев, провел по ним своими и сплел крестообразно в любовном рукопожатии. Через эту руку к нему будто возвращалась жизнь. Соприкасаясь с ее пульсом, сердце принца словно вспоминало, как оно должно биться на самом деле. Какое биение правильное. Для молодости.

Ольмар повернул к Дарине свое лицо. Темнота скрывала прозрачный лазурит его глаз. Сейчас они казались темными провалами. Как будто тени, в последние дни залегшие под глазами, разрослись вполлица.

Девушка потянулась, чтобы погладить его скулы, своей нежностью смахнуть с такого красивого лица не идущую ему зловещую тень. Ольм опередил ее движение, подавшись вперед, вывернулся из-под ладони так, что она коснулась лишь его волос.

Его рот жадно искал ее губы, тыкаясь в любовной горячке в шею, подбородок, скулы. Полуприкрытые глаза ловили ее зов, растворенный во влажности зрачков, еще более черных, чем мрак спальни. Этот особенный взгляд – он будоражил, доставал из глубин сущности зной безумства. Обнаженная откровенность желания.

Страсть в один миг придала крови в венах силу водопада, обрушивающегося с огромной высоты на скалы, сковавшие его мысли, разбившего их и смывшего осколки в хладное небытие.

И не осталось ничего, кроме неудержимого бега крови как невероятно яркого ощущения жизни.

Я – живу – сейчас! Как вспышка.

Ольмар сгреб в кулак каскад ее волос на затылке, обернул их вокруг широкой ладони, как повод лошади. Дернул к себе, лишая равновесия второй рукой, подведенной под позвоночник. И накрыл своим телом, беспомощную, потерявшую враз всю свою удаль и запальчивость. Сейчас, в этой латфорской темноте, Ольм не мог видеть выражение ее глаз, но знал, насколько оно мягкое, доверчивое, истинно женское. Насколько это выражение не похоже на обычный грубый и насмешливый взгляд.

Руки побежали по стану, не лаская, а сжимая тело. Он словно лепил ее, настойчивыми сильными движениями придавая ту форму, которая устраивала полностью его одного. Прогибая под себя.

Ольм не торопился, вбирая в себя ответный жар, плавя им замедлившийся ход времени поделенной ими на двоих ночи. Повторяющаяся размеренность движений. Снова и снова. Не надоедающее однообразие, с каждой секундой все больше сжимающее раскаленную добела пружину внутри его. Стоны Дарины разбивались об его губы, эхом отражаясь в каждой клетке тела. Снова и снова. В такт своему срывающемуся дыханию. В голове Дарины стрелой пронеслась мысль, что, вот так размеренно двигаясь навстречу ей, этот мужчина может заставить стонать ее от наслаждения невыносимо долго. Пока переполнившаяся звенящая чаша чувственности не заставит ее сойти с ума.

Ольм обрекал ее на это безумие всей силой своей молодости.

Не отпускавшей весь день злости.

До гортанного крика. До кровавых полос царапин на своей спине.

Они отпустили друг друга, когда вихрь стих. Дарина гладила шершавыми от постоянных ласк тетивы и повода ладонями влажные волосы, плечи, спину любовника. Ее прикосновения как будто продлевали должное покинуть их мгновенье близости, протягивало его в каждую вновь наступающую секунду.

Ольмар поймал ее руку у бедра, снял с себя и опустил на простыню.

А ей показалось – отшвырнул. Ей показалось, он вмиг возвел невидимую границу, перечеркивая близость, отгораживая себя от нее. А может, граница была и раньше и она никуда не исчезала на самом деле, а женщина ее просто не заметила?

Бушующая буквально только что в душе знойная буря, поднимавшая лавину чувств, налетела на северный ветер. Ни бури, ни жара – всего лишь упавший на лед слой песка.

Дарина едва слышно прерывисто вздохнула. Робко. И больше не пыталась приблизиться, чтобы отогреть свое вновь обретенное одиночество.

– Ольм… – Голос сбился и запутался среди тайн его глаз. – Они…То есть мы все… Тут ничего не меняется, ты и сам это видишь. Мы сопроводили тебя сюда, и дальнейших приказов не поступает. То есть как бы присягу свою мы ничем не нарушим, если постараемся вернуться обратно, поближе к Доноварру. А ты остаешься продолжать дипломатическую миссию, Латфор же берется обеспечить твою безопасность? Понимаешь ли, Ольм, мы решили больше не ждать. Завтра мы уезжаем. Обратно. То есть не обратно в Ольмхольм, а пока что в Харад. А может, даже не сразу в Харад, Годэ ведь на болотах остался. А уже оттуда думаем пробиваться…

Принц молча рассматривал лепнину на потолке латфорского замка на протяжении всего ее сбивчивого монолога. Потом улыбнулся одними уголками губ и, медленно перекатившись на бок, повернулся к Дарине. Потянулся, заползая под простыню, и резко снова вынырнул обратно. Его рука легла на ее щеку, большой палец нежно гладил скулу на осунувшемся худом лице. Он смотрел достаточно долго, чтобы Дарина успела забыть о важности сказанного, и самым важным для нее стали его лучистые, невероятно красивые глаза.