Эрик Голд - Серая башня

Новые знакомые уважали Конана все сильнее и сильнее. И никто не обращал внимания на человека, который лишь прикладывался к краю фаянсовой кружки — вина в кружке от этого не убавляясь, если не считать того, что было разлито по дружеские толчки.

Этот человек познакомился с Конаном чуть раньше остальных. Конан вполне мог бы узнать его, особенно если бы на нем были позолоченные доспехи и шлем с плюмажем.

О, этот человек знал Конана еще с прошлого рассвета, когда его хозяин, досточтимый министр Линфань возымел желание прогнать дикаря с дороги и потерпел сокрушительное поражение. Линфань не мог смириться с этим, поэтому непьющий человек и находился сейчас здесь. Он с радостью очутился бы нынче вечером в другом месте, но Линфань был непреклонен и жаждал мести.

Ночь прошла нескучно. Все напились до состояния глины, из которой господь, имеющий в разных местах тысячи имен, но всюду одинаково завистливый и ревнивый, изготовил первую пару человеков.

Ноги не держали никого, кроме, как выяснилось, Конана и еще одного человека.

— Ты кто? — осведомился Конан, когда других собеседников поблизости не осталось. — Ты мне кого-то напоминаешь… Мы раньше пили вместе?

— Нет, — ответил телохранитель Линфаня. — Это впервые.

— Ты мне чем-то нравишься, — заявил Копан и устало прилег на собственный локоть.

Телохранитель Линфаня влил в кружку киммерийца, где на дне еще оставалось вино, какую-то темную жидкость из пузырька, который вытащил из рукава и потом туда же спрятал. Затем он постучал своей кружкой об стол.

— Эй! Уважаемый, мы с тобой не договорили! — провозгласил он.

Конан поднял голову, узрел непустую кружку, поднес ее ко рту и одним глотком опустошил.

— Договорим позже! — пробормотал варвар, и бог вина наконец решил, что с него хватит.

Конан очнулся, чувствуя неприятную скованность в движениях. Он попытался почесать живот, заодно проверив наличие на нем кошелька с серебряными монетами, но своей руки не обнаружил.

Открыв глаза, он увидел над собой лицо с явно выраженными признаками слабоумия — узким лбом, нависшими бровями и общим выражением дурашливой веселости. На лице повсюду имелись следы давних ожогов. Свет падал на него узкими полосами из маленького окошка под потолком.

— У-у, — сказало лицо, и слюна потекла но голому, изуродованному огнем подбородку.

— Очнулся, красавчик, — послышался другой голос.

Конан повернул голову на звук. Совсем чуть-чуть. Большего у него и не могло получиться. Но это обрадовало его — значит, не все потеряно: шея, по крайней мере, у него осталась.

Над ним на корточках сидел знакомый из таверны.

— Хочешь договорить? — спросил Конан. Знакомый расхохотался.

— Ты мне нравишься, парень, — заявил он, когда приступы хохота перестали сотрясать его тело. — Ты мне понравился сразу, еще там, на мосту, когда ты достойно ответил хозяину. Достойно, но, к сожалению, слишком резко. Не знаю, имел ли ты на это право. Но будь ты даже самим фараоном, тебе все равно бы пришлось отвечать. Хозяин не терпит оскорблений.

Ум Конана выбрался на более-менее освещенный участок — и все стало проясняться. Он понял, кто перед ним. Этот первое обстоятельство повергло его в уныние, особенно в сочетании со вторым — Конан был прочно связан и почти лишен возможности двигаться.

— Тебе повезло только в одном, — продолжал новый знакомый. — Хозяин занимает в правительстве высокую должность и любит, чтобы были соблюдены все формальности. Так что тебя не просто покалечат. Тебя сначала будут судить.

Конан слушал, продолжая мысленно обследовать свое тело и уточняя подробности случившегося накануне.

То, что он выяснил, не прибавило ему удовольствия. Тело болело так, будто на нем попрыгала целая толпа демонов. Живот пострадал особенно, кошелек, естественно, отсутствовал.

— Кажется, меня уже начали калечить, — заявил киммериец. — Еще до суда.

Знакомец усмехнулся.

— Ну, это не мы виноваты. Это ты ответил совсем за другие оскорбления. И ответил человеку намного менее благородному, чем мой господин. Поэтому он решил воздать тебе должное сразу, не откладывая дело на верхнюю полку.

— И кто же это был?

— Хозяин питейного заведения со своими слугами. Когда я оставил тебя в таверне, направившись за помощью, чтобы доставить тебя сюда, они воспользовались твоей беспомощностью и всласть повеселились.

Конан с тревогой еще внимательнее прислушался к своим ощущениям. Хвала Крому, мстители не дошли до непоправимых грубостей. Следует быть осторожнее с простолюдинами.

— Суд состоится завтра утром, — сообщил знакомый и скрылся из поля зрения.

Лязгнула дверь.

— У-у, — снова подал признаки жизни слабоумный.

— Если хочешь что-то сказать, говори яснее! — раздраженно отозвался Конан.

Человек приблизил свое лицо к лицу киммерийца и открыл рот, показав туда пальцем. Во рту было пусто как в кошельке нищего. Главное сокровище — язык — отсутствовало.

Утро ознаменовалось тем, что безъязыкий страж Конана погасил масляную лампаду, накрыв ее медным колпаком. Рассвет был тусклым. Освещение стало гораздо хуже, чем при горящей лампаде.

Зато Конан чувствовал себя куда лучше, чем накануне. Страж ослабил путы, и к Копану вернулось ощущение конечностей — он мог слегка двигать ими, разминая их и не давая застыть крови. Он занимался этим целый день и всю ночь.

Лязгнула дверь.

— Ты готов? — осведомился телохранитель Линфаня.

За ним стояли его соратники с суровыми, угрюмыми лицами.

— Если я скажу «нет», меня, что, отпустят? — поинтересовался Конан.

— Нет, — сказал телохранитель.

Конан, как мог, пожал плечами. Его принялись вязать. К уже имеющимся путам прикрепили веревки. За четыре свободных конца ухватились телохранители Линфаня. Конан быстро был поставлен на ноги и принужден идти.

Он внимательно запоминал путь. Коридоры, повороты, лестницы, звуки и запахи, доносившиеся из-за приоткрытых дверей. Это жилой дом. Значит, Линфань поместил его в темницу в собственном доме.

Сам хозяин уже ожидал пленника во дворе, сидя в паланкине. Занавески были отодвинуты, и Конан смог в полной мере полюбоваться на проявление радости при своем выходе. Лисья мордочка Линфаня излучала довольство.

— Твой язык — враг твой! — заявил Линфань, ожидая, что пленник ужаснется смыслу сказанных слов. По мнению Линфаня, он был неглуп и понял намек в виде его ночного стража.

На лице Конана не дрогнул ни один мускул. — Ты, я вижу, подрастерял свое красноречие, варвар! Но ничего, больше оно тебе не понадобится! — Линфань расхохотался.

На базарную площадь вышли сотни рабов, принявшихся собирать мусор, чинить опрокинутые навесы, шатры и помосты. Они быстро справились со своим делом. Еще до того, как солнце нагрело крыши домов города Шеват и разбудило господ, отправившихся торговать на рынок.