Кристина Стайл - Дань с жемчужных островов

Позволив себе короткую передышку, собаки снова сцепились. Теперь их атаки стали недолгими. Оба наносили противнику небольшие раны и снова расходились. Казалось, и один, и второй пытаются взять врага измором. Небольшое рост шоколадного мешал серому перегрызть ему горло, но серый не оставлял попыток добиться успеха. Наконец он изловчился и вонзил зубы в ненавистную плоть. Однако он слегка промахнулся. Сомкнись зубы чуть выше, и коричневый перестал бы существовать, но хватка пришлась низко, ближе к груди, и поэтому не была смертельной.

Шоколадный мастаф пробовал освободиться, сбросить с себя противника. Он метался из стороны в сторону, кружился, прыгал, вилял, обезумев от боли. Серый держал его намертво, и, лишь когда у бедняги совсем не осталось сил и он тяжело рухнул на влажный песок, едва дыша, серый, осторожно передвигая челюсти, словно прожевывая коричневую шкуру, добрался до горла, резко перевернул врага на спину, на мгновение завис над ним и со страшным хрустом перекусил хребет. Толпа взревела, а победитель, выплюнув труп побежденного, застыл возле него, словно памятник силе, мужеству и упорству.

Публика топала ногами, свистела, орала, размахивала руками. Какая-то женщина, досадливо отмахнувшись от своего спутника, который пытался ее образумить, вскочила на скамью и запрыгала, воздев руки над головой, и Конан невольно втянул голову в плечи, чтобы не получить удар каблуком. Замок великолепного браслета, украшавшего ее точеную руку, не выдержал, с едва слышным щелчком раскрылся, и золотая безделушка, осыпанная крупными сапфирами, сверкнула в воздухе. Киммериец поднял руку, чтобы поймать украшение, но браслет, стукнувшись о подставленную ладонь, описал крутую дугу и мягко шлепнулся на песчаную площадку прямо перед носом мастафа.

— Идиот криворукий, — прошипела сквозь зубы дама, мгновенно переставшая прыгать и орать. — За один такой камень на тебе надо всю жизнь воду возить.

Конан почувствовал, как краска ярости бросилась ему в лицо. Он резко выпрямился, смерил богатую фурию презрительным взглядом и прыгнул вперед, перемахнув разом несколько рядов скамеек. В следующее мгновение он уже оказался возле решетки и ловко, словно огромная ящерица, вскарабкался на нее. Толпа замерла. Казалось, никто даже не осмеливается дышать, глядя, как этот могучий воин добровольно лезет в пасть чудовищу. Пес поднял голову и с удивлением смотрел на смельчака, словно раздумывая, разорвать его сразу или сначала немного поиграть с неразумным.

Киммериец ничего не замечал: ни молчания зрителей, ни пристального взгляда собаки. Оскорбление, нанесенное ему, было столь велико, что он просто не мог не достать браслет и не швырнуть его надменной красотке. Он быстро спустился вниз и спрыгнул на мокрый от крови песок. Мастаф сделал несколько шагов и сел рядом с блестящей игрушкой, искоса поглядывая на человека. Бойцовых собак, в отличие от сторожевых псов, не натаскивали на людей, и потому животное пребывало в некоторой растерянности.

Никто, кроме хозяйки, никогда не приближался к нему ближе чем на пятьдесят шагов. От всех людей, которых ему когда-либо приходилось видеть достаточно близко, исходил явно ощутимый запах страха, и стоило собаке оскалить зубы, как запах исчезал вместе с человеком, его распространявшим. От этого наглеца пахло мясом, вином, потом — чем угодно, только не ужасом. Более того, от него веяло первобытной силой и звериной яростью, но ярость была направлена вовсе не на собаку.

Человек решительно приближался, явно собираясь отпить игрушку, и пес на всякий случай положил на нее лапу. Это никак не отразилось на поведении странного чужака. Мастаф склонил голову набок, придвинул браслет поближе и слегка рыкнул. Человек на мгновение остановился, но тут же снова двинулся вперед. Пес зарычал громче. Шерсть на его загривке встала дыбом. Другой бы давно понял, кому принадлежит игрушка, и отвязался бы, но этот нахал подходил все ближе и ближе. Мастаф поднялся и грозно прижал хвост к задней лапе, что означало боевую стойку, но человек, словно не понимая, какая опасность ему грозит, вытянул вперед руку и тихо, но твердо приказал:

— Отдай.

Глубоко вырезанные ноздри влажного черного носа зашевелились, обнюхивая протянутую руку. Может, хоть чуть-чуть незнакомец боится? Ничего подобного. Как это странно!

— Отдай! — решительно повторил человек и подошел совсем близко.

Зверь глухо ворчал, но даже не пытался нападать, сам себе удивляясь. Человек присел на корточки и, глядя в глаза собаке, коснулся браслета. Какое-то время они смотрели друг на друга, ярко-синие глаза против темно-карих, и пес уступил! Он опустил голову и, не переставая ворчать, отошел в сторону.

Конан поднял украшение, крепко зажал его в кулаке и, не задерживаясь больше ни на миг, отпрыгнул к решетке. Ее успел мастаф опомниться, как киммериец был уже на самом верху. Встрепенувшись, словно сбрасывая с себя оцепенение, зверь бросился вслед за непрошеным гостем, но было уже поздно. Конан быстро спустился вниз и, подойдя к замершей от ужаса хозяйке драгоценности, швырнул ей на колени браслет.

— Не скакала бы, как обезьяна, не потеряла бы игрушку, — процедил он, едва сдерживая ярость.

Женщина задохнулась от возмущения, но не нашла слов, чтобы осадить нахала. Она повернулась к своему спутнику, ища у него поддержки и защиты, но тот, мгновенно оценив силу и решительность противника, сделал вид, что никогда прежде не встречал эту женщину и оказался рядом с ней совершенно случайно. Бедняжке ничего не оставалось, как встать и гордо направиться к выходу.

Насмешливо глядя ей вслед, Конан вдруг почувствовал, что кто-то не сводит с него глаз. Он резко обернулся и встретился взглядом с прекрасной Амарис. Ее яркие губы приоткрылись, в желто-зеленых, как у дикой кошки, глазах светился откровенный интерес. Киммериец улыбнулся ей и совсем было собрался подойти, но Амарис отвернулась, что-то сказала стоявшему рядом мужчине и быстро удалилась.

Трижды прозвенел гонг, и зрители, разочарованно гудя, начали расходиться. Поднялся и сосед Конана.

— Что это значит? — спросил у него варвар.

— Бои окончены. Поздно уже.

Конан взглянул на небо. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и на город медленно опустились сумерки. Еще немного — и станет совсем темно.

— А завтра? — повернулся Конан к проходившему мимо мужчине.

— Что завтра? — удивился тот.

— Завтра бои будут?

— Скорее всего, да. Они обычно начинаются после полудня, когда жара спадает. Придешь — увидишь.

— А если их не будет?

— Придешь в другой раз, — пожал плечами неразговорчивый мужчина и поспешил прочь, видимо, чтобы попасть домой до наступления полной темноты.