Виталий Держапольский - Псарня

Вовка быстро скинул пальто, снял валенки, достал из-под лавки старенькие, но еще добротные чуни из овчины и засунул в них ноги. Приятное тепло и мягкость овечьей шерсти после тяжелых растоптанных валенок показалось мальчишке верхом блаженства. Он подбежал к печке и приложил озябшие руки к теплым побеленным кирпичам.

— Хорошо! — помимо воли вырвалось у мальца.

— Ох, бедненький, ты бедненький! — вновь заохала сердобольная женщина. — Как же ты дальше один-то бедовать будешь? Пропадешь ведь.

— Ничего, тетенька, ответил отогревшийся, оттого и повеселевший Вовка, — перебедуем!

— Я бы тебя оставила у себя… Но заберут ведь — все едино. В интернат тебе идти надо, у нас в поселке есть, где детки мои…

— Да что вы все, сговорились, что ли? — недовольно буркнул Вовка. — То полицай толстомордый грозился в интернат свести, то вы…

— Толстомордый? А! — поняла, наконец, тетка, о ком идет разговор. — Так ты на Егора Рябченко наткнулся? Этот гад перед фрицами выслуживается. Сколько он, сволочь, людей хороших загубил… — Женщина закрыла лицо уголком платка, накинутого на плечи, и вновь разрыдалась.

— Тетенька, не плачь, — попросил Вовка.

— Да все, сынок, все… Давай к столу — кормить тебя буду.

— Это мы с превеликим удовольствием! — Вовка отошел от печки и уселся за стол. — Тетенька, а зовут вас как?

— Ты меня, Вова, тетей Верой зови. Меня так племяши величали, упокой господи их безвинные души! — сказала хозяйка, убирая в сторону печную заслонку.

— Померли? — поинтересовался Вовка.

— Померли, — кивнула теть Вера, беря в руки ухват. — Аккурат позапрошлой весной… Голодно тут у нас было… Кору есть приходилось… Мои-то повзрослее были — выжили, а от Светкины мальцы — сестренки моей, — пояснила она, взгромождая на стол чугунок, — не смогли. Младшой её — тот совсем сосунком еще был. А у нее с голодухи ну не капли молока, а коров и коз всех фрицы забрали… — Она вновь зарыдала, вспоминая те кошмарные дни. — Ладно, не будем о плохом, тебе ведь и самому не сладко в жизни пришлось.

— Уж и не говорите, тетенька! — произнес Вовка, сглатывая тягучую слюну — от чугунка шел изумительный запах.

Хозяйка поставила перед мальчишкой большую глубокую тарелку, которую до краев заполнила парящим варевом.

— Мяса, конечно, в нем нет, — словно оправдываясь, произнесла женщина, — мы и сами его давно не видели…

— Не расстраивайтесь, теть Вер, — произнес мальчишка, вылавливая ложкой капустный лист, — даже без мяса вкуснотища!

— Кушай, родной, кушай! — Сердобольная женщина погладила Вовку по грязной, давно не стриженной шевелюре и сунула ему в руки большую горбушку черного хлеба. — А потом я тебе баньку истоплю — хоть вымоешься, поспишь в нормальной постели. А потом подумаем, что с тобой делать…

— Только я в интернат не пойду! — проглотив несколько ложек борща, сообщил Вовка. — Не хочу я туда!

— А что же ты делать-то будешь? — всплеснула руками тетя Вера. — Помрешь ить с голодухи!

— Я живучий, — нагло заявил мальчишка, — в зиму же не помер. Да и лето не за горами — проживу. Да и люди добрые, навроде тебя, теть Вер, с голодухи помереть не дадут…

— Эх ты, горе луковое, — хозяйка вновь взъерошила густые Вовкины космы, — жаль мне тебя… Уж в интернате все лучше, чем по дорогам шататься, да милостыней жить. К тому же все равно, рано или поздно попадешься.

— И не уговаривайте, тетенька, — замотал Вовка головой, — все одно — не пойду! А если поймают — сбегу!

— Петушишься петушок, — ласково произнесла женщина, — накось вот, молочка попей.

— Ой, теть Вер, — отдуваясь, произнес Вовка, оторвавшись от кружки, — вы прям волшебница из сказки!

— Да куда уж мне до волшебниц, — отмахнулась женщина. — Другой жизни ты не видел, довоенной… Вот это была сказка! — В её глазах вновь сверкнули слезинки. — Поел?

— Уф! Благодарствую!

— Тогда лезь на печку. Поспи. А я твои обноски подлатаю слегка, да баньку истоплю.

— Не надо, теть Вер. Я и так вам столько хлопот принес…

— Да какие ж то хлопоты? — произнесла хозяйка. — Это ж мне в радость… Своих-то малых…

— Теть Вер, вы только не плачьте больше!

— Не буду, касатик, не буду! — пообещала женщина. — Ложись, а я пока баньку растоплю. Да, и одежку скидай — я простирну и тоже заштопаю! А покась, на вот, — она вытащила из большого сундука стопку белья, — исподнее чистое — от старшенького мово осталось, в пору должно прийтись.

Вовка принял из хозяйки белье, покрутил его в руках и отложил в сторону:

— Жалко марать. Я ж грязный — жуть.

— Тогда после баньки оденешь, — согласилась женщина.

— Теть Вер, а муж у вас есть? — спросил Вовка.

— Есть, только что с ним и где он, вот уж пятый годок не ведаю. Вместе с отступающими войсками ушел… — Она вновь засопела, стараясь справиться с подступившими слезами.

— Теть Вер, вы верьте: живой он, точно! А написать он вам не может, мы ж тут под немцами. А может, партизанит где. Но живой эт точно!

— Ох, Вовочка, сколько же нам горемычным маяться? Когда же все это закончится? Устала я… Видно, грехи наши тяжкие, раз Господь такие испытания нам посылает.

— Нету его, теть Вер, бога-то. Я хоть в школе-то не учился, и то знаю, что нету.

— А я вот, Вова, и не знаю теперь… Но верить-то во что-то надо…

— В победу верить надо, — по-взрослому серьезно произнес мальчишка. — В то, что фрица побьем, и заживем потом лучше, чем в сказке.

— Я стараюсь, родной, стараюсь, но… Пойду я в баньку, — сказала она, поспешно отвернувшись. Через секунду женщина вышла из избы.

Вовка забрался на печку и блаженно расслабился на нагретом тулупе, брошенном на теплые кирпичи. Пока, если не брать в расчет встречу с полицаем, Вовке определенно везло: на какое-то время он устроился в тепле, с харчами, да и тетка добрая попалась. Видать, очень по своим малым скучает, вот и Вовке от того добра перепало. К слову сказать, в каждой деревне или селе, в котором мальцу приходилось бывать на разведке, всегда находилась вот такая сердобольная женщина… В тепле, да после сытного обеда Вовку разморило. Он и не заметил, как заснул. Правда, вдосталь выспаться у Вовки не получилось — грубый мужской голос вырвал его из сладких объятий Морфея. Мальчишка тряхнул головой, прогоняя остатки сна, а затем прислушался к перебранке между хозяйкой и незваным гостем. Пока Вовка дремал, тетя Вера закрыла печную лежанку ситцевой занавеской, так что пришелец мальчишку не видел, как, впрочем, и тот его. Но личность мужика была Вовке знакома, он без труда узнал хриплый пропитый голос давешнего полицая.

— А я гляжу, Верунчик, а у тебя из баньки дымок куриться, — басил Рябченко. — Чего это думаю, средь недели баньку-то топить собралась? Дрова-то по нынешним временам в цене… Не иначе, как в гости кто приехал? Вот думаю, зайду, проверю… Сама знаешь, служба такая…

— Знаю я твою службу! — ответила хозяйка. — Тебе лишь бы самогоном нагрузиться. Нету у меня никого!

— Нету, говоришь? — Заскрипели половицы под тяжелым полицаем, принявшимся бесцеремонно ходить по хате. — Нету, говоришь? — вновь повторил он. — А это что? Что это, я тебя спрашиваю? — неожиданно зарычал он.

Вовка осторожно раздвинул занавески — посмотреть, что происходит в хате. Над сидевшей на лавке хозяйкой нависал полицай своим дородным телом. В руке Рябченко сжимал драное Вовкино пальтишко.

— Молчишь? Тогда я сам тебе скажу: щенка-побирушку пригрела! Ты знаешь, что я тебе за это сделаю?

— Да делай, что хочешь! — заявила тетя Вера. — Мне уже все-одно…

— Где он? — потрясая пальтишком, взвизгнул полицай, замахиваясь для удара. — Где заховала? А?

— Чё разорался? — Вовка раздвинул занавески и сел на лежанке, свесив ноги с печи. — Здеся я. А тетеньку не замай — хорошая она.

— Вот и свиделись, сопеля! — радостно оскалился Рябченко. — Думал, от меня сбежать легко?

— Ничё я не думал, — нахохлился Вовка. — Просто в интернат не хочу.

— А тебя никто и не спрашивает! На-ка вот, — он бросил Вовке пальто, — напяливай свою рванину и пошли…

— Егор, побойся Бога! Дай мальцу хоть в баньке помыться! — взмолилась тетя Вера. — Он ведь завшивел совсем!

— В интернате вымоют, — буркнул полицай. — У них там с этим строго.

— Ну будь ты человеком, Егор! — не отставала хозяйка. — Пока он мыться будет, я тебе стол накрою. Ты ведь и не обедал, наверное?

— И правда, похарчить, что ль? — задумался Рябченко. — Все дела, дела… А пожрать толком времени-то и нет. Наливочки своей фирменной, сливовой, нальешь?

— Сливовая кончилась, — огорчила полицая хозяйка, — зато есть первач, два раза сквозь опилки пропущенный!

— Эх, давай, Верка, свой первач! — облизнулся полицай, которому страсть как хотелось выпить. — Только это, Вер, ты как хошь, но твоего поброденыша я одного мыться не отпущу. Прыткий он очень — сбежит еще… С ним пойду париться, а ты пока харч тащи!