Карина Демина - Голодная бездна. Дети Крылатого Змея

– Там, – горничная указала на лестницу.

Надо же, мрамор. Или имитация его? Если так, то качественная. Дорогая. В этом доме все выглядело дорогим, от треклятой лестницы с низкими ступенями до стеновых панелей, не то дубовых, не то вишневых. Статуэтки на резных тумбах. Картины в рамах массивных, золоченых для большей солидности. Хрустальная люстра на десяток ламп.

– Это из-за тебя… моя бедная девочка… она никогда бы… я буду жаловаться! Я тебя… мы тебя уничтожим… Синтия!

Женщина была немолода.

Нет, не так. Когда-то, несомненно, она была и молода, и хороша собой, и о той поре помнила распрекрасно, и потому делала все, чтобы остановить время.

А состояние позволяло сделать многое.

Убрать морщины с лица. Замедлить процессы старения кожи, отчего у кожи этой появился характерный оттенок фарфора. Такой хорош для кукол, не для людей.

И само ее лицо гляделось кукольным.

Неподвижным.

Кажется, это делается специально, чтобы на восстановленной коже вновь не появлялись морщины.

Пухлые губы. Аккуратный нос. Идеальная линия подбородка.

– Кто вы такой?! – Женщина повернулась к Мэйнфорду и, окинув его полным ненависти взглядом, велела. – Вы из полиции? Арестуйте его! Этот человек убил мою дочь!

Странно. Губы шевелятся, но вяло. А на лице – ни тени эмоций, только выражение глаз выдает, что ей на самом деле больно.

– Разберемся.

– Это он! – Женщина вцепилась в руку Джонни. – Он ее довел! Я всегда говорила, что не нужно ей было связываться с оборванцем… нашел девочку из хорошей семьи!

Визгливый этот голос отдавался в затылке.

Девочка из хорошей семьи… ну да, хорошая семья – это всегда гарантия того, что никакая погань в ней не заведется. Только попробуй сказать, и визгу не оберешься. Впрочем, и так будет.

Вспомнит о знакомых.

Приятелях.

Сядет на телефон обзванивать всех, кто способен повлиять на полицию. Костьми ляжет, чтобы посадить Джонни, которого ненавидит вполне искренне. Ей просто нужен кто-то, кого можно обвинить и наказать. Ей думается, что тогда станет легче.

Не станет.

Но кто Мэйнфорда спрашивает? И он просто отодвинул даму, она же, ошарашенная этаким обращением, до сего дня, надо полагать, полицейские вели себя крайне вежливо, памятуя, с кем дело имеют, не нашлась, что сказать. Она открывала накрашенный рот и закрывала. И щеки ее белоснежно-фарфоровые надувались, грозя лопнуть. А меж бровей пролегла складка…

– Идем. – Мэйнфорд выдернул Джонни из цепких рук несостоявшейся тещи. На Тельму не обернулся, знал, пойдет следом.

– Да как вы…

– Вниз. Ждите.

Ему удалось захлопнуть дверь перед носом нервной дамочки. И лишь после этого Мэйнфорд позволил себе обернуться.

Комната.

Большая комната.

Розовая.

С круглой кроватью, над которой двускатной бархатной крышей навис балдахин. С пушистым ковром и полусотней мягких игрушек, по ковру разбросанных. С полочками и куколками на этих полочках. И кукол рассаживали, старательно подбирая друг к другу. Откуда взялось это ощущение?

Мэйнфорд повел плечами, пытаясь избавиться от него.

Комната гляделась искусственной. Не жилое помещение, а сцена для спектакля. Или кусок кукольного же дома, притаившегося в дальнем углу. Неудивительно, что невеста Джонни норовила сбежать отсюда. Кажется, ее мамаша пребывала в уверенности, что Синтии все еще десять.

Ну да, у молодых женщин взрослых дочерей не бывает.

Она лежала на кровати, раскинув руки, и гляделась еще одной куклой.

– К сожалению, Синтия была уже мертва. – Только когда этот человек подал голос, Мэйнфорд увидел его.

Высокий. Сухопарый.

Какой-то весь тонкий, слишком уж тонкий, и мутно-прозрачный, слюдяной будто бы. Он почти терялся на фоне розовых с бабочками обоев, и похоже понимал это. Потому и подал голос.

– Теодор Белленштейн. – Парень поднялся и руку протянул, которую Мэйнфорд пожал крайне аккуратно: уж больно хрупкою гляделась эта рука. – Давний знакомый семьи. И когда Синтия мне позвонила, я приехал, пытался отговорить ее, но… не получилось. А пока добрался, она уже… ничего не мог сделать.

Теодор.

Совпадение? Или тот самый?

– Мне жаль, что так получилось, – смотрел этот Теодор не на Мэйнфорда – на Джонни, застывшего в дверях. А тот не способен был отвести взгляд от тела. – И я не думаю, что в произошедшем есть ваша вина. Синтия всегда отличалась повышенной эмоциональностью.

Он говорил сухо, спокойно, будто бы смерть давней знакомой вовсе его не задела. А может, и не задела, если он ее убил. И даже если не он, целители быстро привыкают к смертям.

Циничный они народец.

– Она… – Джонни все же нашел в себе силы подойти к кровати. – Она…

– Покончила с собой.

А Мэйнфорд взял и не поверил.

– Это я предложил миссис Маронски вызвать полицию. И остался, чтобы дать показания.

– Благодарю, – Мэйнфорд тоже умел быть любезным. Когда, конечно, в этом случалась нужда. – Так значит, она вам позвонила. Во сколько?

– Начало шестого… я точно не помню, но вы ведь сможете поднять записи. Все звонки фиксируются. И телефонная компания…

…без особой радости, но распечатку предоставит. Что ж, нечего было надеяться зацепить его на такой ерунде.

Мэйнфорд покосился на Тельму, которая стояла посреди комнаты. Вид у нее был отстраненный, и если бы не открытые глаза, Мэйнфорд решил бы, что она спит.

– И что она сказала? – Мэйнфорд огляделся и решительно шагнул к столу.

Тот выглядел кукольным, розовеньким и хрупким, годным разве что держать все собрание банок и баночек, которые выстроились ровными рядами. Да и стул выглядел не лучше.

К банкам он и бросил кристалл.

– Надеюсь, не возражаете, если я запишу нашу беседу?

– Конечно, – любезно ответил Теодор. – Я все понимаю. Синтия позвонила в начало шестого. Попросила меня… медсестра сказала, что это не первый ее звонок, но я был на операции. Миссис Грюнтвенгер. Девяносто семь лет…

Он прикрыл глаза, точно вспоминая.

– …круговая подтяжка лица и блефаропластика. Очень сложная пациентка. Работает только со мной или моим отцом. Мы провозились до пяти точно. Потом я ответил на звонок. Синтия рыдала… говорила что-то про разрыв… будто бы жених ее бросил…

– Я не…

К счастью, Джонни оказался достаточно понятлив, чтобы заткнуться.

– Я пытался ее успокоить. Говорил, что все влюбленные ссорятся, но она твердила, будто бы жизнь ее кончена. Это громкое заявления и, признаюсь, я не думал, что она и вправду решится на… подобное.

– Но вы приехали.

– Конечно. Ей явно требовалась помощь. Если не врачебная, то дружеская.

– А вы всегда ездите к друзьям на служебной машине?

…Кохэн допросит водителя, но вряд ли узнает хоть что-то новое. Тот, кто затеял игру с Хаосом, да и все остальное, слишком умен, чтобы проколоться на такой очевидной мелочи.

Нет, все будет именно так, как рассказывает паренек.

И операция. И миссис Грюнтвенгер. Знакомая фамилия, наверняка из маминых заклятых подруг или, на худой конец, из тех, в чьих руках достаточно власти и денег, чтобы испортить Мэйнфорду жизнь.

– Так быстрее. И да, это нарушение, но я волновался за Синтию. Конечно, она вам не сказала… о таком не спешат ставить в известность, но у Синтии с детства имелись проблемы с… поведением.

Он слегка запнулся, играя смущение. Но сцена – не для этого парня, Мэйнфорд ему не поверил, вот ни на секунду не поверил.

– Какие?

– Она была легковозбудима и порой вела себя… нерационально. Агрессивно даже. Я говорю сейчас не как целитель, но как старый друг семьи. Миссис Маронски будет все отрицать. Да и мистер, полагаю, тоже, но я понимаю, что вы должны разобраться во всем. И что скрыть некоторые происшествия… сложно. Постарайтесь лишь не причинять им новой боли. Синтия – их единственная дочь… и мой друг.

Джонни стоял у постели и с трудом сдерживался, чтобы не прикоснуться к телу. Сейчас ему приходилось нелегко, но тут уж Мэйнфорд ничего не мог сделать.

– Первый срыв случился, когда она была в десятом классе. Конкурс красоты… кажется, от «Джим-модельс». Победительнице обещана корона, меховое манто и контракт на двадцать тысяч. Синтия заняла второе место. Поверьте, для девушки, напрочь лишенной дара, это огромное достижение, но она не хотела быть второй. Сочла, что корону отдали несправедливо. И напала на победительницу прямо в зале, на глазах у судей. Скандал с трудом удалось замять. Синтию отправили на обследование. Потом было лечение…

Джонни разглядывал девушку, лежавшую на кровати. И о чем думал? О том, что виноват в ее смерти? Что пожалел ей денег на новую игрушку? Что обвинил ее несправедливо? Что…

Тысяча причин для чувства вины. И ни одной, чтобы оправдаться. Только Мэйнфорд с этим не согласен, но не здесь же объясняться.