Степан Мазур - Клятва рода

— Говори, раб… божий, — без эмоций ответил Владимир.

— Сын мой меньшой, борец добрый. С детства положить на землю его никто не мог. Вели ему бороться. Твоего слова не ослушается. А коли не веришь, испытай его.

И старичок, подскочив с колен, подбежал к строю и выхватил за руку ничем не выдающегося мужа. Был парень в светлой рубахе и кольчуге поверх её. Отдёрнул он руку старика и отбросил с презрением:

— Не отец ты мне, прихвостень иудейский. Умер отец мой, а тебя леший привёл. Нашёл бы того лешего — как есть убил бы.

По строю прокатился здоровый, раскатистый смех. Плечи подтянулись, спины расправились. Словно светлее стало.

Священник новой веры поднял к небу здоровый золотой крест, инкрустированный драгоценными камнями, заорал, брызжа слюной:

— Ты борец? Да этот старик больший борец, чем ты!

Дружина снова поникла.

— Испытай его, великий княже, — процедил сквозь зубы старик с земли.

— Ведите быка. — Ровным голосом приказал Владимир, поглядывая на нетерпеливых степняков. Те начинали разогреваться недовольными выкриками. Ждать не любили.

Гридни стеганули коней к стенам Переяславля и через некоторое время смерды вели в четыре руки здорового чёрного быка. Глаза того были красны и размах рогов поражал.

— Победишь быка, выйдешь против степняка, — обронил воевода борцу.

— Не велика честь животину заломать. Почто тварь родову мучить? Не велит бог, кабы не обряд, — раскатисто обронил борец и скинул кольчугу, оставшись в рубахе, да закатав рукава.

— Так и скажи, что борец только на словах, — хмыкнул священник. — Может бог твой и слова твои подтвердит?

Борец лучезарно улыбнулся и подошёл к быку. Дружина расступилась, давая круг для боя. Смерды опустили верёвки и разбежались.

Бык вырвал копытом дёрн земли и ноздри выпустили тяжёлый воздух. Борец хлопнул в ладоши, растёр ладони и пошёл на быка. Дал бык резвый старт на жертву и Сёма едва не вскрикнул, когда рога почти что поддели мужика. Борец извернулся, обхватил одной рукой за рог быка, а другой рукой схватил за мохнатый бок. Рогатый застыл, затем взревел — в руке борца оказался кусок бока: кожа с мясом и обломки ребёр. Внутренности посыпались наружу. Жалобный вскрик копытного прокатился по округе, бык припал на колени и завалился в траву, истекая кровью. Борец обошёл быка, взял за рога и, шепча, вывернул шею, избавляя животное от мучения долгой смерти.

Борец повернулся к князю и бросил кусок мяса под ноги коню. Коника повело в сторону и гридням пришлось подскочить к Владимиру, чтобы удержать.

— Знатный борец, — обронил Владимир. — Иди и принеси нам победу.

— Не буду драться, — сухо обронил борец.

— Отчего же? — донеслось от воеводы.

— На кой мне за чужого бога жилы рвать? Нападут, буду биться, а пока стоят, чего мне в битву лезть?

— Так не за бога дерись, за князя своего, за землю родную. Переяславль отдадим, ещё придут. — Перебил отец борца. — Не те они уже, что при Святославе. Осерчали.

— Не буду драться, пока князь не поклянётся, что не заставит меня ни сейчас, ни когда клятву новому богу давать. Пусть позволит мне держаться старых устоев, — обронил борец.

— Да как ты смеешь, смерд?! Головы лишиться захотел! — Вскипел священник. — На колени и моли о пощаде!

— Не престало русичу на коленях стоять. А за Рода и головы не жалко. Ты же за своего бога волхвов рубишь, на кострах палишь, так и я за своего голову оторвал бы тебе, кабы ты не подле князя был, кабы не клятва. Только клятву я давал старому князю, Владимиру, а не Василию, как ныне зовётся крёщеный. Смотри, монах, могу и передумать.

Воевода взялся за меч, дёрнул коня.

Борец рванул рубаху и, обнажив грудь, приблизился к воеводе:

— А руби ты меня, воеводушка. А не буду биться!

— Упрямый чёрт! — обронил воевода, сдавливая эфес меча. — Ума нет, и не будет. Нет больше старых богов, за что умирать собрался?

— Как же нет, когда по-прежнему светит солнце Ярилы, дует ветер Стрибога, гремит гроза Перуна? Я есть, значит и боги есть. Не паду на колени и биться не выйду, пока князь слово не даст, что не будет заставлять окаянный крест надевать и православие на правоверие менять[1].

Владимир вновь посмотрел на борца на другом конце поля. Печенежская рать с минуты на минуту грозила броситься в битву. Борец верное время выбрал, чтобы требовать. Либо дружину в крови утопить, либо пойти на уступки. Оставить смерду жизнь — значит дать выбор дружине: переходить в новую веру, али держаться старой, а отрубить дерзкому голову — значит броситься в безнадёжный бой.

— Коли нет мозгов, держись своих богов, — обронил Владимир, а глаза досказали недосказанное: «Да проси защиты, чтобы не прирезал тебя лихой человек не сегодня, так завтра».

Борец вновь расплылся в лучезарной улыбке, и смело пошёл сквозь расступившийся строй на поляну, где печенежский богатырь уже поносил русичей, за то, что растеряли храбрых людей, за то, что новому богу храбрые и вольные не нужны, только рабы и смиренные.

Оба сошлись посреди поля.

Печенег был выше на полторы головы и шире в плечах, а русич держался правды и верил своим богам. Обхватили друг друга, и сдавил печенег так, что едва не хрустнули рёбра русича, дыхание остановилось и лицо покраснело от напряжения. Давил, давил печенег, да не падал замертво русич, а как чуть ослабил хватку, так сдавил русич. И хрустнули рёбра печенега и потекли по губам багровые ручейки.

Пал печенег замертво и дрогнуло войско на той стороне поляны. Подались кони вражины от стен Переяславля и не возвращались больше печенеги к градам русским.

Так Сёма узнал, как Владимир Святой, «не потеряв ни одного человека, отогнал врага от земель русских».

«Так вот почему двоеверие ещё несколько сот лет гуляло по Руси. Неужели действительно те, кому писанная нужными людьми история присвоила эпитеты „Великий“, „Святой“, „Мудрый“ на самом деле не таков?», — подумал Сёма.

— …Знаешь, у каждого нет денег на разные цели. У кого-то на хлеб или проезд в автобусе, у кого-то на автомобиль, катер, самолёт. Вот у тебя на что нет? — Сгоревший на солнце черноволосый юноша с длинными, растрёпанными локонами повернул голову к названному брату.

— Да что я? Ты у Билла спроси. Или этого… как его… мексиканца. Не помню Ф.И.О. к сожалению. Он уже богаче Гейтса. На нефти поднялся. А я чего? Я так, живу потихоньку, помаленьку. На патроны хватает, да и ладно, — ответил голубоглазый блондин, кривясь от зуда в шелушащихся губах. Морская соль разъела, и палящее солнце не способствовало заживлению.