Легионы просят огня (СИ) - Врочек Шимун

Белесая хмарь нависла над лесом. Ветхими краями, похожими на лохмотья прокаженного, закрыла она подступы к чаще.

Командир разведки Восемнадцатого легиона, декурион всадников Марк Скавр поднял руку — стой. Натянул поводья. Жеребец по кличке Сомик переступил с ноги на ногу, фыркнул возмущенно. Позади затих глухой стук копыт.

Туман.

Смутно темнеющие стволы сосен. Тишина. Белая пелена поглощала и искажала звуки. Позади едва слышно звякнули пластины на чьей‑то броне.

Марк покачал головой. Германский лес — другой. Он мало похож на италийский, к которому привык декурион, но нечто общее у них все же есть — голос. Древний, тягучий, ужасающий в своей мощи голос леса.

Он глухо рокочет на грани слышимости. И еще звуки, насторожился Марк. Птицы? Воробьи? В лесу?! Нет, не воробьи…

Гемы, понял декурион. Они рядом, подают друг другу сигнал.

Огромные сосны уходили вверх, где‑то там, далеко от земли, втыкаясь верхушками в небесный свод. Голос леса глухо нашептывал:

«Марк… Марк… вернись, Марк…»

Декурион перекинул ногу через седло, спрыгнул с коня. Покачнулся, выпрямился. От долгой езды все тело ныло.

— Дальше пешком, — сказал он. Всадники переглянулись.

— Ты уверен, командир? — Галлий почесал нос.

— Уверен. Стаскивайте свои задницы, лентяи.

Марк медленно вытянул из ножен меч — настоящую спату, хорошую, галльскую.

И очень дорогую. Хотя все, что помогает дожить до старости, стоит своих денег…

На ветеранскую премию можно купить шесть — восемь югеров земли. Завести рабов, построить дом, пахать землю, сажать пшеницу и жить в трудах, как подобает настоящему римлянину. И для этого всего — навсего надо: прослужить двадцать лет. Шестнадцать — солдатом, четыре года — в отряде ветеранов, затем выйти на покой с почетом. Может быть, даже жениться… завести детей. Стать счастливым, наконец!

На что мои шансы, подумал Марк едко, стремятся к нулю. «Мне все чаще кажется, что эту зиму я не переживу. Только не в Германии…»

Затаившийся кашель жжет в груди, словно уксус.

— Марк! — окликнули его. — Там… слышишь?

Далекий хруст. Один из гемов наступил на ветку.

Возможно, потом, когда мы покончим с германцами…

В следующее мгновение декурион пригнулся, чудом избежав камня в лицо.

Засада!

«Боги, дайте мне силы». Марк закричал:

— Вперед!

Всадники побежали. «Барра!» Следующий камень просвистел над головой декуриона. Марк ощущал, как натирает шею грязная фокала, как немеет в подмышках от застарелого пота. Капля сбегает по лицу и срывается вниз…

Земля под ногами исчезла.

Обрыв! Проклятье!

Марк рухнул вниз, заскользил по размытому влагой склону, попытался затормозить падение ногами. Гнилое дерево развалилось под ударом сапог. Твою мать! Под ним был большой, плавно сходящийся овраг — и враги, германцы, были на другой стороне…

Декуриона понесло по мокрому склону. Марк врезался плечом в дерево, бег остановился. От удара перехватило дыхание. Сердце стучало, как барабан. Ничего, ничего подумал Марк, я еще жив. Декурион протянул руку и оттолкнулся от шершавого соснового ствола. Выпрямил спину.

Всадники его турмы бежали сверху, крича и ругаясь. Марк повернулся — и встретился лицом к лицу с огромным германцем.

Варвар был ужасен. Все, что было уродливого на свете, сошлось в одной бородатой роже. Н — на! Марк на полувзмахе приложил противника краем щита. Оглушенный, гем отступил на шаг — лицо рассечено белой полоской. Время замерло…

Марк увидел, как полоска наполняется кровью — и рубанул спатой. С оттяжкой. Кисть дернуло. Мертвенно — бледное, как у мертвеца, лицо германца рассекло надвое. Потом лицо вдруг разошлось посередине — словно плохо скрепленное.

Проклятье! Марк привычным движением выдернул меч, перенес вес на правую ногу. Ударил. Забрызгался кровью. Ударил еще раз.

За спиной германца бежали к декуриону темные бородатые фигуры. Их с десяток, не меньше. И среди них — ни одного однорукого…

Варвары били по щитам и вопили:

— Ти — ваз, Ти — ваз!

Звук вибрировал и искажался. Проклятые ублюдки.

— Баррра! — надрывая горло, заорал Марк.

— Баррааа! — подхватили всадники. Вперед, вперед! Еще германец. Декурион принял удар на клинок — кисть дернуло — чуть вскользь, чтобы не сломать меч. Молот с чавканьем вошел в жирную грязь. Марк молниеносно ткнул спатой, еще раз. Попал!

Клинок вошел германцу в низ живота.

Декурион оттолкнул от себя противника — тот начал медленно заваливаться назад, в овраг — и прыгнул. Проклятая грязь. Марк поскользнулся, рухнул навзничь и покатился. Сучок больно пробороздил спину. В следующее мгновение Марк увидел, что летит на другого германца… ох! и сбил его с ног. Сверху обрушилось мохнатое, темное, тяжелое.

Боги!

Германец ворочался на декурионе, как медведь. Задавит, сволочь. Марк уперся в грудь великана, напрягся, рыча от ярости — бесполезно.

Над их головами гремел металл. Кричали люди. Против воли Марк подумал, какие же здесь к Эребу высокие деревья… до самого неба. В следующее мгновение великан схватил его за горло.

Мир стремительно отдалился.

Декурион хватал ртом воздух. Германец вонял чудовищным, несытым, изголодавшимся зверем. Хрипя, Марк попытался ударить мечом, но руку зажало коленом германца. Боги, помогите мне… Боги!

Следующий рывок. Марк достал кинжал и ткнул гема в подмышку. Плечо едва не выдернуло из сустава.

А! Ааааа!

Хрипло рыча и пытаясь задушить один другого, Марк с германцем покатились по склону. Мир вокруг завертелся, отдалился, улетел в сторону. Где‑то далеко, выше по склону — и за тысячи миль отсюда, остались германцы, схватившиеся с римлянами. Где‑то далеко остался его меч. Лес вокруг, серо — зеленый, мрачный, завертелся и… удар!

Темнота.

Ализон, дом Вара.

У Квинтилиона при виде меня становится озадаченное выражение лица:

— Доброе утро, легат.

В этот момент я прохожу мимо.

Оказавшись в атриуме, я замедляю шаг. Рассеянно киваю: доброе.

Квинтилион бесшумно оказывается рядом. Хороший у Вара управитель.

— Легат?

Вместо ответа я снова иду. Пересекаю атриум и оказываюсь у выхода в крытую галерею.

Мягкие сапоги бесшумно шагают по мозаичному полу. Я наступаю в квадрат солнечного света, затем в тень, и выхожу во внутренний двор. Ухоженная зелень. На земле несколько пожелтевших листьев. Поднимаю взгляд. Фонтан, статуя, галерея. Серый проем неба над садом…

Где же?

Там, где была моя комната? Или в другом крыле, где комнаты гостей?

Не знаю.

— Кхм, — деликатное покашливание. Оборачиваюсь. Квинтилион смотрит на меня. Поза управителя выражает вежливый, но настойчивый вопрос.

— Квинтилион, ты‑то мне и нужен, — говорю я.

— Господин?

Теплый ветер обдувает мое лицо. Пахнет умирающей листвой и одиночеством. Похоже, сегодня один из последних солнечных дней в этом году. Дальше будет только осень…

И зима, конечно.

Не знаю, какая зима в Германии, но думаю — ужасающая. Как все здесь.

— Легат? Вам что‑нибудь нужно?

Я перевожу взгляд на управителя и, наконец, вспоминаю, зачем его позвал.

— Мой брат… Луций. Он жил здесь?

Квинтиллион кивает:

— Да, господин. Когда ваш брат приезжал навестить господина пропретора, он останавливался в этом доме.

— Где именно?

Управитель медлит. Я выдыхаю сквозь зубы. Что ж, этого следовало ожидать. Любопытство неискоренимо.

— Ладно, уж… веди. Будут тебе ответы.

Квинтилион кивает. Мы проходим по галерее вдоль сада, мимо статуй, минуем поворот во внутренние покои и оказываемся… Что?!

Сложное сделать — простым. Так сказал бы центурион Тит Волтумий.

Квинтиллион поворачивается ко мне — лицо излучает простодушие. Вот лукавая, беспринципная бестия!

Квинтиллион поднимает полог:

— Легат?

Мгновение я медлю. Затем делаю шаг и оказываюсь в своей комнате.