Четыре тысячи, восемь сотен - Иган Грег

– Помнишь, о чем говорится в последнем предложении? – спросила она.

Оливье покачал головой.

– Пора бы Сивадье вернуть свой долг. С процентами.

– И добиться этого он собирается… как? – Оливье напустил на себя самое хмурое выражение в духе «крутого парня». – Эй, Денисон, где твоя армия?

– Где твои счетоводы, – поправила его Камилла.

Оливье рассмеялся.

– Точно. – Он перегнулся через стол и поцеловал ее.

Стол протестующе зажужжал, пока Оливье не убрал локти, дав открыться служебному люку; из глубины стола поднялись дымящиеся ароматные блюда. Пододвинув к себе тарелку, Камилла подумала: Никто не собирается разрывать контракт, который уже больше века составлял самую суть их мира. И никто не станет лишать меня еды из-за того, что я родилась не в той семье.

Петр улыбнулся.

– Всегда пожалуйста, мадам директор.

Подняв руку в знак прощания с остальной бригадой, Анна развернулась и ушла, оставив работу на их усмотрение. Легкая издевка Петра, вероятно, была заслуженной: ее присутствие не принесло никакой пользы. Но до тех пор, пока порт не будет полностью передан в руки машин, она оставалась знаковой фигурой системы. За эту привилегию она платила третью часть своего дохода; если не относиться к работе всерьез, то зачем вообще тратить на нее время?

– Дармоедка, – пробормотал кто-то. Негромко, но в то же время достаточно близко от уха Камиллы, чтобы у нее не осталось сомнений в том, что целью этой издевки была именно она.

Она обвела взглядом толпу студентов, пытавшихся выбраться наружу через двери лекционного зала. Один из них, обернувшись, смерил ее презрительным взглядом и снова повернулся к ней спиной.

– Как ты меня назвал? – спросила она, повысив голос, чтобы ее было слышно на фоне всеобщей болтовни, но не настолько громко, чтобы закатить сцену. Незнакомец ничего не ответил и мгновение спустя исчез из виду, затерявшись в толпе.

Оливье коснулся ее локтя.

– В чем дело?

– Ты слышал, что он сказал?

– Нет.

Камилла повторила услышанное ею слово. От одного только его упоминания ей стало не по себе.

Оливье состроил надменную гримасу.

– Не обращай внимания.

– Так говорил Денисон, – сказала она в ответ. – А теперь этим словом пользуются другие люди.

– Денисон с головой не дружит. Никто его не воспринимает всерьез.

– Кроме тех, кто к нему прислушивается. – Камилла почувствовала, как по ее коже пробежал холодок. – Я с этим парнем даже словечком не обмолвилась! Откуда он узнал, кем были мои предки в четвертом поколении?

Оливье молчал.

– Откуда? – не унималась Камилла. – Если бы он не знал, то не стал бы сразу об этом говорить.

– Давай возьмем чего-нибудь перекусить, – предложил он.

В столовой Оливье показал ей доп, отобразив описание в общем оверлее.

– Он оценивает степень родства между конкретным человеком и каждым из основателей, используя лицевые метрики. Но этим методом пользуются уже много лет; Денисон тут ни при чем.

Камилла прокрутила описание до списка доступных модов.

– Вот только теперь его можно настроить так, что он будет помечать в твоем поле зрения всех людей, предки которых с вероятностью более 50% принадлежали синдикату Сивадье.

Оливье развел руками.

– Да. А еще есть допы, которые помечают в радиусе видимости всех, кто отвечает эстетическим предпочтениям пользователя, чтобы потенциальный объект страсти не проскользнул незамеченным в тот момент, когда владелец допа отвлекся. Если ты собираешься судить о всей Весте по самым идиотским допам, которые есть на рынке, то с тем же успехом можешь прямо сейчас вскрыть себе вены.

Камилла была непреклонна.

– Ты читал «Новое правосудие»?

– По диагонали, – признался Оливье. – Оно написано настолько тупо, что я уже на половине потерял терпение.

Камилле доводилось видеть, как эксцентричные тирады по самым разным поводам получали массовое признание, а затем угасали, предаваясь забвению, однако прошло уже полгода, а манифест Денисона до сих пор не разделил судьбу большой части вирусного бреда. Во время колонизации Весты основатели заключили соглашение, решив, что их потомки имеют равные права на богатство, которое должно было принести это смелое начинание. Но если вклад всех остальных синдикатов заключался в тех или иных материальных ресурсах – будь то корабли, доставившие колонизаторов к месту назначения, или роботы, выкопавшие первые поселения и шахты, то на долю Сивадье пришелся опыт и интеллектуальная собственность. Другие основатели, по-видимому, достаточно высоко оценили эти заслуги, чтобы с радушием принять своих коллег в новое сообщество, но Денисон придерживался другой версии истории, считая, что в основе их партнерства лежало вымогательство. Разве справедливо, что Изабель Сивадье со своими приспешниками пробили себе дорогу, не имея ничего, кроме знания кое-каких методов добычи ископаемых, которые они в попытке нажиться на аренде держали мертвой хваткой, в то время как все остальные заплатили свою долю честными деньгами, выраженными в тоннах груза, доставленного на орбиту?

– Помнишь, о чем говорится в последнем предложении? – спросила она.

Оливье покачал головой.

– Пора бы Сивадье вернуть свой долг. С процентами.

– И добиться этого он собирается… как? – Оливье напустил на себя самое хмурое выражение в духе «крутого парня». – Эй, Денисон, где твоя армия?

– Где твои счетоводы, – поправила его Камилла.

Оливье рассмеялся.

– Точно. – Он перегнулся через стол и поцеловал ее.

Стол протестующе зажужжал, пока Оливье не убрал локти, дав открыться служебному люку; из глубины стола поднялись дымящиеся ароматные блюда. Пододвинув к себе тарелку, Камилла подумала: Никто не собирается разрывать контракт, который уже больше века составлял самую суть их мира. И никто не станет лишать меня еды из-за того, что я родилась не в той семье.

По дороге в больницу Анна настояла на том, чтобы сделать крюк и посетить фруктовый рынок.

– Думаешь, его плохо кормят? – пошутила Хлоя.

– Это просто знак внимания, – ответила Анна, перебирая кучку слив. Ее помощник принялся показывать для каждого фрукта комментарии, касающиеся его питательной ценности, но Анна жестом убрала данные из поля зрения. Сейчас имели значение лишь форма и цвет, а эти качества она могла оценить самостоятельно.

– Он ведь на самом деле не болен, – заметила Хлоя, как будто это имело какое-то отношение к уместности подарка. – Каждый транзитчик проходит через одни и те же стадии. Это совершенно нормальный процесс.

– Ясно. Значит, провести три года под капельницей, заменяющей пищу и воздух – пара пустяков; это настолько же естественно, как пубертат или менопауза.

Хлоя стояла на своем.

– Вестианцы называют свои капсулы жизнеобеспечения «коконами». Так что они наверняка воспринимают этот процесс как своеобразную метаморфозу.

– Ты ведь принесла мне цветы, когда у меня родился Саша, – вспомнила Анна. – Разве я была больна?

– Нет.

Анна выбрала две сливы, два яблока и два мандарина. Новоприбывший вряд ли бы смог столько съесть, но меньший презент произвел бы жалкое впечатление. – Купи их, – сказала она своему помощнику. Сложив фрукты в рюкзак, она оттолкнулась от лотка, в спешке чуть не пролетев мимо опоры, которая была ее целью. Хлоя догнала ее, и, изящно кувырнувшись в воздухе, ухватилась за канат рядом со своей спутницей.

Когда они вошли в больницу, Анна начала сомневаться в правильности своего решения. У ее помощника не возникло проблем с бронированием визита, а значит, и сам транзитчик, и его врачи наверняка дали на это свое согласие, но что, если она повела себя слишком назойливо? Большинство новоприбывших имели немало связей среди укоренившихся на Весте эмигрантов, а те немногие, у кого их не было, могли обратиться к профессиональным соцработникам, чтобы облегчить вступление в церерское общество. С какой стати этот человек захочет видеть какого-то постороннего бюрократа, решившего заявиться к нему безо всякой причины с гостинцами, в которых хватит растительных волокон, чтобы пробить еще одно отверстие в его атрофировавшейся прямой кишке.