Ольга Ларионова - Звездочка-Во-Лбу (Чакра Кентавра)

Конь задержал шаг, ударил копытом в металлическую подворотную плиту — раздался удар гонга, отозвавшийся эхом серебряного перезвона там, за аркой.

— Тебе что, впервой?… — сурово проговорил Асмур, ножнами меча проводя по выпуклой чешуе. — Трогай, уже полночь…

Конь всхрапнул, подбадривая самого себя, и вступил под свод кладбищенской арки.

Узкая аллея, прямая, как лунный луч, пролегала меж двумя рядами безыскусных стел и пирамид. Это были древние захоронения, и люди, покоящиеся тут, далеко не все носили славное имя Муров. Вот силуэты памятников потянулись вверх, их венчали шары, короны, звезды; раскидистые, как деревья, они указывали на захоронение целого рода — пышное, горделивое…

И вдруг все оборвалось.

Несколько десятков убогих могил — на них не стояло даже имен, потому что в одну яму, случалось, сваливали несколько безвестных тел. Страшная пора Нисхождения Ночи, когда тысячи трупов тлели непогребенными… Даже камень лежал не на каждом холмике. Иногда это были просто безымянные насыпи, но они чтились в семье, потому что, согласно преданьям, здесь и тогда начали хоронить одних только Муров. Остальные, не блещущие мудростью и не принадлежащие к элите планеты, были обречены и остались лежать в полях, где кости их быстро истлели, или на заводских дворах, откуда бездумные сервы стаскивали их в печи для мусора.

Асмур горько вздохнул, хотя вряд ли смог бы точно определить причину этой горечи: нелюдимый и одинокий, он не мог всерьез сожалеть о тех временах, когда на Джаспере, тогда еще — веселом Джаспере, людей было так много, что они, даже не собираясь вместе по специальному королевскому приказу, могли видеть друг друга и говорить друг с другом.

Крэг издал тоже что-то подобное вздоху, и Асмур подумал: способны ли они вообще чувствовать? Убогие земляные холмы уступили место башенным надгробьям, и, может быть, глядя на эти причудливые островерхие теремки, Асмур-крэг впервые реально представил себе, как и он когда-нибудь влетит в такой вот одинокий домик-усыпальницу, чтобы ждать выполнения Уговора? Асмур многое дал бы сейчас за то, чтобы посмотреть своему крэгу в глаза и прочитать там ответ — боится тот смертного часа своего хозяина или ждет его?

Но своему крэгу в глаза не взглянешь, а зеркал эти загадочные существа не терпят.

Дорожка стала шире, и все вставшие к полуночи луны поочередно заглядывали в сквозные окна пустых надгробных теремов. Наконец конь переступил через белую пену мелколинейника, выплеснувшегося на плиты дороги, фыркнул и, не ожидая приказа, остановился. Это было последнее надгробье справа от кладбищенской дороги Муров, и стрельчатая часовенка над ним не была пуста, как остальные.

Эрл Асмур, словно очнувшись, достал из седельной сумы кожаную рукавицу и натянул ее на левую руку, осторожно сдвинув чуть повыше цепкие когти собственного крэга. Не сходя с седла, склонил голову и торжественно произнес:

— Тарита-крэг, я, эрл Асмур, последний из рода Муров, пришел, чтобы выполнить Уговор!

И тотчас же зашелестел водопад ломких перьев, и палево-белый крэг выскользнул из надгробной часовни. Он сделал полный круг над пустынным кладбищем, словно прощаясь с этими местами, и опустился на левую руку эрла, обтянутую перчаткой.

Асмур знал, что там, возле кораблей на звездной пристани, девять родительских крэгов сидят на руках у юношей, объединившихся, чтобы выполнить Уговор. Девять крылатых существ терпеливо ждут своего часа; Тарита-крэг — десятый и последний. Они были верны своим хозяевам всю жизнь, подчас долгую и нелегкую, верны той немыслимой верностью крэгов, которая сама по себе — загадка; и вот настало время сыновьям расплатиться за отцов и матерей. А плату крэги признают только одну: полное, немыслимое одиночество.

Один на целой планете…

То, зачем Асмур приехал сюда, было выполнено, и он повернул коня, объезжая материнское надгробье. И вдруг до его слуха донесся топот. Кто-то мчался во весь опор и был уже совсем близко — гром копыт не прилетел издалека, а возник прямо тут, на кладбище, возле земляных безымянных холмов.

Значит, тот, кто догонял Асмура, прекрасно знал, где его искать. Эрл приподнял брови, удивляясь легкости и нервному ритму приближающегося топота, и одновременно опустил правую руку на рукоять меча. Серв не скакал бы на коне, а законы Джаспера запрещают поднимать десинтор на человека. И все-таки…

Он осторожно пересадил Тарита-крэга с левой руки на круп коня. Нет на Джаспере человека, который посягнул бы на неприкосновенность хотя бы одного перышка крэга — но случай, но полуночная тьма… Впрочем, настоящей темноты здесь не бывало; вот и сейчас вечерняя луна уже скрылась, зато две ослепительно-белых и одна медовая освещали стройный ряд надгробий с какой-то неестественной, зловещей четкостью.

Козыри — ночь, поэтому луны должны быть за него. И уж если они высвечивают кого-то с такой безжалостностью, то это, разумеется, враг. Он вытащил свой меч уже наполовину, когда розовато-сиреневый конь, словно сказочная аметистовая птица, стелющаяся над самой землей, вылетел из-за надгробья Тариты-Мур и, осаженный опытной рукой, взвился на дыбы. Искристая грива мешалась с целым каскадом таких же шелковистых, разбрасывающих рассветные блики перьев; разглядеть всадника, чью голову и плечи укрывал этот великолепный наряд фиалкового фламинго, было совершенно невозможно, но Асмуру не нужно было глядеть.

Только у одного человека на Джаспере был такой конь и такой крэг. Вороной заржал, призывно и просительно, и двинулся навстречу аметистовой кобыле. Асмур рванул поводья — и понял, что это осталось только мыслью, но не действием: не послушались руки. Вороной захрапел и поймал зубами прядь гривы, надвигающейся на него сиреневым ореолом, и в этот же миг легкие руки, укутанные перьями, обвились вокруг шеи Асмура, и тело, охлажденное встречным ветром, напоенное полевыми ночными запахами, прильнуло к нему, и он почувствовал, как цепкие когти на его запястьях разжимаются, привычный, почти неотделимый от него самого капюшон соскальзывает с волос — и мир вокруг него погас. Асмур уже не видел, как два крэга, пепельный и аметистовый, прижавшись друг к другу и превратившись в одну серо-сиреневую птицу, гордо пошли в ночную вышину, мелко трепеща крыльями…

— Без меня… улететь без меня… — пробивался сквозь эту темноту срывающийся, ломкий от горечи голос, и звуки его запутывались в волосах Асмура, покрывали бархатистым щекочущим налетом его лицо. — Без меня, без меня, без меня!..

Он срывал с себя эти нежные, душистые руки, на прикосновение которых не имел права, но тут же возникали губы — терпкие, своевольные, без конца твердящие одни и те же слова, смысл которых ровно ничего не значил; и еще успевали они жаркой и влажной чертой повторить каждый изгиб его бровей, губ, подбородка, навеки запечатляя в памяти контур его лица.

Но и ее губы не принадлежали ему.

— Ты сошла с ума, Сэниа, ты сошла с ума… — бормотал он потерянно и отталкивал ее, но его слова тоже ровным счетом ничего не значили, потому что она лежала у него на руках, и он привстал на стременах и ощупью спустился с седла, держа ее так бережно, словно мог пролить; и, коснувшись сапогом земли, он уже не помнил ни о долге, ни о чести — остались только прикосновения к ее лицу, и он отыскивал губами ее ресницы, и они опускались — колкие соленые лучики, прикрывающие ненужные в такие минуты глаза; мир сузился до касаний и шепота, до бестелесности кожи и рвущегося остановиться дыхания, и только одному не было места в этом мире любви — зрению.

Потому что крэги, слившись в одно, парили в звездной вышине, а без крэга человек на Джаспере слеп, как крот.

— Мы оба сошли с ума, Сэниа, — шептал Асмур, опускаясь на колени в густую траву, и кони взметнули ввысь свои крылья, воздвигая над ними живой пепельно-розовый шатер.

И в этот миг прозвучал голос:

— Берегись, Алхимик!

Голос мог принадлежать только Леснику — единственному его другу, попечителю королевских садов. Сэниа, услышав предостерегающий крик, еще сильнее прижалась к Асмуру, словно прикрывая его своим телом, и он с удивлением почувствовал у ее бедра компактную кобуру портативного десинтора.

— Крэг! Асмур-крэг! — крикнул он, беспомощно озираясь в непроглядной незрячести.

— Нет, нет, — зашептала Сэниа, — пока я с тобой, они ничего не смогут сделать…

Значит, она догадывалась, о ком предупреждал Лесник. Асмур схватил девушку в охапку и вытянул вперед руку — теплая чешуя тотчас же придвинулась к его ладони. Он ощупью перебросил гибкое тело через седло, и тут же тугая масса перьев невесомо обрушилась на него сверху, и мир вокруг вспыхнул мерцающим лунным светом — глаза крэга стали его глазами. Он увидел мону Сэниа, вздернувшую поводья его вороного — черные волосы, выбившиеся из-под сиреневого перьевого покрывала, метались по гриве — и конь не противился ей, прижав чешую, хотя до сих пор никто, кроме Асмура, не мог даже приблизиться к бешеному животному.