Ольга Ларионова - Звездочка-Во-Лбу (Чакра Кентавра)

— Эрм, — представился самый старший.

Асмур недолго задержал на нем взгляд — Эрромиорг из рода северных танов Оргов, владеют по ленному праву всеми залежами полиметаллических руд, кои и выцарапывают помаленьку из-подо льда. Запомнить нетрудно: светло-серый крэг с красным хохолком. Чем-то напоминает дятла.

— Сорк. — Такой же крэг, но без хохла. Скромность украшает.

— Дуз. — Тропические плантации, большей частью уже заброшенные. Чемпион каких-то тихих игр. Вишневый крэг.

Это была старшая тройка, и видимых изъянов он не обнаружил ни у людей, ни у их поводырей. Кто дальше?..

— Скюз… — Так, неженка. И крэг ослепительно-голубой — в такого целить одно удовольствие.

«Весь поход из скафандра не выпущу», — подумал Асмур.

— Флейж! — Еще того не легче, изумрудно-зеленый крэг с оранжевыми хохлом и оконечностями крыльев.

— Борб. — Коренастый смуглый крепыш с коричневым скромным крэгом. Что там за ним числится? Да не так уж мало: производство анн-зарядов.

Этот последний примирил его со всей тройкой. Оставались младшие.

— Ких. — Этот — южанин, семья владеет чуть ли не миллионом сервов-ткачей. Крэг темно-синий с белым клювом.

— Пы. — По лицу не скажешь, что ума — палата, зато силач невероятный. А крэги у них с Кихом совершенно одинаковые.

— Гэль…

Асмур небрежно скользнул взглядом по младшему — почти старый знакомый; и вдруг глаза его против воли прищурились, брови сошлись. Как он не обратил на это внимания с самого начала?

Пестрый крэг!

— Заводите коней и устраивайте старых крэгов, — негромко, с излишним спокойствием проговорил он. — Мы идем на Серьгу Кентавра, самую яркую звезду этого созвездья. Готовьтесь.

Еще секунду все смотрели вверх, на сияющую бледно-золотую крапинку, расположенную между Ухом и Уздой, почти отсюда невидимыми; затем девять шпаг блеснули в лунном свете, отдавая принцессе прощальный салют, и разномастные кони зацокали по выщербленному бетону к светлым громадам кораблей. Для того чтобы пройти через ничто, недостаточно воспользоваться картой или расчетами — нужно обязательно зримо представить себе ту точку, в которой хочешь очутиться. Слабо мерцающие овоиды разомкнули створки люков, люди и кони исчезли внутри этих коконов, и теперь снова могло показаться, что это — просто гигантские матовые фонари, вроде тех, что прячутся в глухой зелени королевских садов.

И только тогда эрл Асмур спрыгнул с коня и обернулся к своей жене. Они стояли друг против друга, почти одного роста, и черные кудри женщины, рассыпавшиеся по бледному оперенью крэга, казались негативным отраженьем светлых волос мужчины, выбившихся из-под траурного капюшона. Но не только это составляло контраст молодой пары: если мона Сэниа изо всех сил сдерживалась, чтобы не выдать своих чувств при посторонних, то Асмур не находил даже слов. Душа его была звучной, гулкой пустотой, словно собственный родовой замок. От юношеского пыла, с которым он поднял глаза на королевскую ложу много лет назад, не осталось ничего, кроме преданности, и Асмур сознавал, что это его беда, а не его вина: Джаслер медленно умирал, угасал целый мир, и первое, чему суждено было исчезнуть в этом гаснущем мире, была любовь.

Он печально смотрел на жену. Знает ли она, что козыри, которые им выпали накануне похода, — это ночь? Так вот, если кому-то и не следует сюда возвращаться, то это именно ему.

Они ничего не сказали друг другу, он только коснулся губами ее лба, словно напоминая о свадебном завещании. Потом круто повернулся и пошел к центральному кораблю, который как будто вырастал при его приближении. Желтый, как тыква, шар дал трещину, она разошлась ровно настолько, чтобы провести коня, осторожно прижимавшего к себе сложенные крылья. Затем стенки снова сомкнулись и разом потеряли свою матовость. Теперь Сэниа отчетливо видела коня, разлегшегося на ковре, устилавшем пол центрального помещения. Асмур отстегнул плащ и перевязь и осторожно, чтобы не повредить ни одного перышка своего крэга, облачился в мягкий поясной скафандр, отливающий лиловым, — все так спокойно и деловито, древние боги, как спокойно и как деловито! Теперь это был уже не ее Асмур, девичья заветная мечта, одинокий эрл, у которого она сама, своей королевской волей встала на пути — вот захотела и встала, явилась однажды в полуночном замковом саду, а потом еще в фехтовальном зале, и в информатории его завода… Он никогда не позволял себе даже коснуться края ее платья, и если бы не его внезапный отлет, она ни за что не решилась бы сама сказать ему: «Возьми меня в жены!»

Ну, вот она и сказала, и потеряла семью, и не приобрела ровным счетом ничего. Она смотрела с горечью и изумлением на безликое чудовище в непрозрачном скафандре, укрывающем сразу и человека, и слившегося с ним крэга, и оно напоминало ей осьминога, медлительного и бесчувственного… Желтые непрозрачные тени наползли на корабль со всех сторон и сомкнулись, так что ей уже ничего не было видно — малые корабли сползлись к центральному, образуя одно исполинское соцветье, теперь это был словно кусок пчелиных сот, неразделимый, монолитный. Старшие, братья, обучая ее обязательному искусству проходить через ничто, не раз говорили, что одинокому кораблю чрезвычайно трудно, практически невозможно добраться даже до ближайшей звезды; слив же корабли воедино в один ячеистый диск и объединив волю людей, можно было достигнуть самых удаленных уголков Вселенной…

Исполинские соты начали вибрировать, размываться; желтый вихрь опоясал их, с непереносимым свистом буравя пространство. Сэниа почувствовала, что нежная головка крэга отделилась от ее волос и запрокинулась назад, терзаемая омерзительным звуком, и на несколько секунд девушка потеряла способность видеть; когда же вой оборвался и прохладный невесомый капюшон снова лег на ее голову, возвращая ясность взгляда, медовый вихрь беззвучно крутился над пустыми плитами, словно на месте догоревшего костра.

Что-то голубело под ногами в лучах последней луны; мона Сэниа нагнулась — это была колода магических карт, и верхней из них был зловещий Костлявый Кентавр, очерченный темно-лиловой тушью, предрекающей смерть.

Чужое солнце было тусклым и раздражающе агрессивным: ни с того ни с сего оно взрывалось сатанинскими протуберанцами, и тогда голубые яростные пятна, вращаясь и стекая к полюсам, источали смертоносные потоки лучей, от которых с трудом защищали уже не стены единого ячеистого корабля, а мощная психотронная защита, которую порой приходилось держать по нескольку часов подряд, ни на миг не ослабляя напряжения воли. И если бы не железная выдержка командора, еще неизвестно, кто из юнцов пришел бы к последней, десятой планете целым и невредимым.

В этом походе никто из них не слышал ни слова одобрения из уст своего предводителя — только приказ, да и тот чаще всего отдавался жестом. Одинокий эрл и всегда-то был немногословен, а после первой планеты, когда ему стало просто трудно говорить, они привыкли повиноваться кивку или движению руки так же молниеносно, как и слову.

Тяжелее всех приходилось Гаррэлю, младшему, юноше с пестрым крэгом. Он с самого начала рвался вперед, чтобы доказать свое право на равенство с остальными. Пестрый крэг — это пестрый крэг; никто не спросит, отчего так и по чьей вине погиб крылатый поводырь, данный от рождения и на всю жизнь, так что теперь приходится обходиться подкидышем, которого кто-то из чужих крэгов, паривший в полуночном небе, пока спал его хозяин, из милости и безграничной доброты подарил ослепшему человеку. Такой птенец-подкидыш обязательно будет крапчат, как пестрый боб.

Никто не спросил Гаррэля, когда он остался без крэга, но не было минуты, чтобы юноша не ждал этого вопроса, и потому он бросался первым в любое опасное дело, лишь бы доказать, что не хуже других. Замечал ли это командор? Естественно, замечал; но он ни разу не одернул юношу, а наоборот, начал посылать его туда, куда тот сам рвался со всем пылом безвинно оскорбленной юности.

По обычаю он, как самый младший, первым имел право оставить отцовского крэга на планете, которая подходила бы добровольному затворнику. У Серьги Кентавра планет было семь; пять из них годились для крэгов, но только четыре достались легко, без боя; по случайности (или в силу недоброго предзнаменования) первая же из них — красавица с двумя лунами, самая зеленая, самая теплая, — была заселена чудовищами, давшими название всему созвездию.

Об этой планете лучше было совсем не вспоминать, и тем не менее вспоминали все — и постоянно…

Звездный переход был удачен. Единый порыв, объединивший юношей вокруг их предводителя, спаял намертво их корабли и не позволил ни одному отстать или сместиться в сторону, как это иногда бывало в случайно или поспешно подобравшейся дружине. Макрокорабль — или, попросту, мак — прошел сквозь ничто и вынырнул так близко от второй планеты Серьги, что она лежала перед ними на черном атласе межзвездной пустоты, как фамильная драгоценность.