Юлия Жукова - Замуж с осложнениями

Азамат кидает на меня вопросительный взгляд, и я ожесточенно киваю. Этого деда я из своей чашки готова поить. Как скажет, так и будет.

Интерьер заведения, носящего гордое название «Лесной демон», мало отличается от «Щедрого хозяина», только заправляет там могучий молодец, раскрасневшийся от жара плиты. У него недлинные, вытравленные до мутно-желтого волосы, убранные со лба повязкой, и жиденькая бороденка, как будто нарисованная.

Старейшина Унгуц располагается полулежа за одним из столиков — судя по промятым подушкам, он только что отсюда встал. Хозяин, оказавшийся вблизи еще больше, чем я думала, чуть ли не выше Азамата и намного шире, приносит огромный чайник из местной зеленой глины, расписанный ковылем. Азамат снова вынужден заказать еще один для меня, потому что в этом оказывается гармарра, а мне еще рано баиньки. Наш сморщенный дедок что-то говорит, и Азамат усмехается, но переводить отказывается, дескать, мужская шутка. Я сильно сомневаюсь, что в природе существуют мужские шутки, которые наш завотделением не успел мне рассказать за обедом, ну да тем более нет смысла вытягивать из Азамата, что там про меня сказал Старейшина.

Наш пожилой сотрапезник возлежит, пожевывая полоску сушеного мяса, разглядывает меня.

— Алтонгирел не сам догадался, — наконец изрекает он. — Земляне по чужой указке не женятся.

Я улыбаюсь, довольная, что тут есть хоть кто-то понимающий. Унгуц качает головой, бормочет:

— Ишь ты, какие нынче богам бормол угодны. То все смирение да покорность, а тут нате вам, зверюшку дикую впустили. Перемены грядут, да-а…

Азамат неуверенно поглядывает на меня и пытается что-то возразить, но Старейшина отмахивается.

— Знаю все, знаю, чужие люди, чужие мысли… Но нам за себя думать надо…

Он еще что-то бухтит под нос, я ничего не разбираю, потом запускает руку в длинный карман штанов и достает резную фигурку — нераскрывшийся бутон какого-то диковинного цветка.

— На вот, — говорит, протягивая мне, — ты ведь это вчера не нашедши искала.

Я принимаю бутон двумя руками — этому жесту вежливости нас преподаватель в колледже обучил. Старейшина усмехается, а Азамат смотрит на меня растроганно, как будто понял обо мне что-то великое и прекрасное.

— Будет твоей бормол коллекции началом, — говорит Унгуц, поднимаясь в сидячее положение, скрещивает ноги и наклоняется над столом ко мне. Он довольно щупленький дедок, сидя даже ненамного выше меня. Его сморщенное лицо обрамлено сахарно-белыми волосами и бородой, в которые кое-где вплетены серебристые шнурочки. — Бормол, — говорит он наставительно, — каждый у себя держит, в руки другому не дает. Случись пожар в доме, бормол вынесешь. — Он задумывается ненадолго, потом добавляет. — Ну, можно муж вынесет. Другим не даришь, незнакомым не рассказываешь. Дома поставишь в только-ты-бываешь комнате. Вернешь дарителю, — он наставительно поднимает палец, — страшнейшее оскорбление. Особенно от тебя: равно как боги отвернулись.

На этом Унгуц решает, что его миссия как наставника выполнена, и заваливается обратно на подушки, кивнув Азамату, чтобы налил еще гармарры. Я рассматриваю бутон: он сделан невероятно изящно. Узкие лепестки скручены в спираль, листочки завернуты кудряшками. Прожилки на дереве проходят как раз так, что получаются прожилки на лепестках.

— Очень красиво, — говорю осторожно. — Спасибо вам большое.

Старейшина смеется, а Азамат, улыбаясь, протягивает мне свеженаполненную пиалу.

— Чужаки по-муданжски говорят, второй раз слышу, — говорит Старейшина Азамату, — но все смешно.

— А вы еще кого-то знаете, кто муданжский выучил? — спрашивает Азамат.

— Молодой был, на Гарнете работал, — пожимает плечами Унгуц, — там один восемь-языков-знал парень был. Наш язык от меня учил. Как-то имя-то его… Вайен-чин.

— Валентин? — ошеломленно переспрашиваю я.

— Да-а, да-а, так, — кивает Старейшина.

— Это мой учитель, — говорю. Ибо вряд ли в мире есть два Валентина, выучивших муданжский язык. Правда, насчет восьми языков я про нашего препода не знаю, ну так я про него вообще почти ничего не знаю, если вдуматься.

— О! — хохочет Старейшина. — Боги мне задолжали!

И снова покатывается, чуть не давясь, выставляя напоказ полный рот крепких, здоровых, рыжеватых от курева зубов.

Мы с Азаматом весело переглядываемся: кажется, на сей раз он точно так же, как я, ничего не понимает.

— Почему Старейшины так странно говорят? — задаю давно мучащий меня вопрос. — Я легко понимаю, когда ты или Алтонгирел говорите по-муданжски, а эти совсем по-другому слова ставят…

— Это потому что всеобщий очень сильно на мозги садится, — объясняет Азамат. — Считается, что у тех, кто его выучивает, личность меняется. На муданжском ведь все главное в конце, и можно очень долго говорить и в это время решать: сказать правду или нет, о будущем или о прошлом, согласиться или возразить… а во всеобщем с главного начинаешь, вот и получается, что думать надо очень быстро. Старейшинам же ничего быстро делать не пристало, поэтому у них речь очень правильная. А мы, наемники, косноязычные.

— А разве ты не можешь говорить, как Старейшины? — спрашиваю. Как-то обидно думать, что Азамат по местным меркам косноязычен.

— Могу, конечно, — улыбается он. — Не зря же я книжник. Так и Старейшина Унгуц всеобщий знает, а говорит правильно.

Я чувствую, что краснею. Что-то я не сообразила, что раз он на Гарнете работал, то и на всеобщем понимать должен. Могла и подождать с идиотскими вопросами.

Унгуц, впрочем, смотрит на меня благодушно, потягивая свою гармарру.

— Азамат ведь у меня учился книжному делу, — спокойно говорит он на всеобщем, почти без акцента. — Я же его первым начал и всеобщему учить. Я бы предложил тебя поучить муданжскому, но, думаю, Азамат и сам справится.

Азамат слегка кланяется, и я тоже. Старейшина снова долго смотрит на меня изучающим взглядом, потом вдруг обращается к Азамату:

— Ты бы с ней на игры сходил, похвастался.

— А что, игры еще идут? — оживляется муж.

— А как же! Конные уже прошли, а сейчас бои. После обеденного отдыха четверть будет. А завтра уже лучники… Сходил бы, о себе напомнил. Ты как Непобедимый в любое время в игру вступить можешь.

Азамат поворачивается ко мне, и я сразу понимаю, что он готов хоть сию секунду туда помчаться. Еще бы, так страдал, что нет достойного противника…