Татьяна Корсакова - Девушка с серебряной кровью

Озеро вибрировало все сильнее, вздыбливалось то тут, то там, искрило серебряной змеиной чешуей, дразнило. А остров все никак не приближался, и силы, которых еще мгновение назад было с избытком, вдруг закончились. Руки и ноги налились свинцом, точно на них снова повисли кандалы. Повисли и потянули вниз, под воду. Или не кандалы, а упругие, отливающие серебром кольца обвились вокруг тела, сжали так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Стало страшно. Страхов за свою жизнь Федор пережил немало и со смертью в последнее время ходил рука об руку, но этот страх, сковавший тело и душу серебряной чешуей, был особый, из тех, что не забыть, не вытравить из сердца. Наверное, так себя и чувствует кролик в стальных объятиях удава. Федор и есть глупый доверчивый кролик, и объятия смертельные он ощущает всем телом, а вот удава не видит. Вода вокруг, беспокойная озерная вода – никакого чудовища, а тело криком кричит от ужаса, бьется в невидимых тисках, не хочет умирать. И тишина вокруг как на погосте. Даже плеска волн не слышно. Звезды просыпались с неба в воду, зажгли ее белым огнем, закружились в беззвучном хороводе. Красиво, только умирать все равно придется, хоть со светом, хоть без. И если перестать бороться, а вдохнуть воду полной грудью, все закончится очень быстро. Возможно, одной звездой в хороводе станет больше, и одной неприкаянной душой тоже.

Федор почти сдался, почти смирился, но вместо того, чтобы позволить неведомой силе утащить себя на дно, закричал из последних сил, забился. Тишина отозвалась странным тягучим звуком, завибрировала, как натянутая струна, и невидимые кольца разжались, отпустили, вытолкнули Федора на поверхность, как ненужную соринку. Звезды вернулись на небо, все до единой, и теперь равнодушно наблюдали за Федором сверху. А от острова, прямо по лунной дорожке, кралось еще одно чудовище. Слишком много чудовищ на него одного…

Федор раскинул в стороны руки, закрыл глаза и понял – все, пришел его край. Не так, так этак умирать придется, вернуться обратно на берег не получится. И измученное тело согласилось – не получится, ни до берега, ни до острова ему не доплыть. Жил граф Шумилин романтичным дураком, дураком и умрет, ляжет на озерное дно. Мысль эта больше не пугала, наоборот, подбадривала – ну брось ты уже трепыхаться, человечек, уймись! Федор согласился. И в тот самый момент, когда согласился, ушел под воду…

Не нужно было открывать глаза, нужно было уходить, не оглядываясь, не прощаясь, а он открыл и увидел прямо над собой черную тень. Затухающее сознание встрепенулось, дернулось вверх, волоча Федора за собой. Там, на поверхности, было не чудовище, а лодка. Кто-то на острове услышал его крик и приплыл на помощь. Вот только, наверное, опоздал…

Он умер в тот самый момент, когда в озеро прыгнула гибкая тень, заскользила серебряной змейкой вниз, протянула Федору руки. Так обидно…

После смерти Федор попал в преисподнюю. Нестерпимый жар выпарил воду в озере, всю, до последней капли. И обнажившееся дно раскалилось едва ли не докрасна. Оно было похоже на кладбище – это мертвое дно мертвого озера. Федор видел остовы затонувших в незапамятные времена кораблей и лодок, видел изъеденные рыбами и временем человеческие останки. Их было особенно много, этими мертвыми людьми можно было заселить целую деревню. Они следили за Федором через черные провалы глазниц, недобро скалились щербатыми ртами. Радовались новому товарищу?

А остров, тот, что раньше возвышался над водой лишь малой своею частью, теперь весь был как на ладони – от массивного основания до узкой, похожей на хребет реликтового змея, надводной части. Остров тоже был мертвый. Некогда крепкие вековые сосны высохли и причудливо изогнулись, напоминая гигантские ребра. У основания острова, который теперь казался горой, зияла черная дыра – идеально круглая, идеально ровная, с отполированными краями, похожая на вход в огромную нору. Тот, кто прятался в этой норе, был стар, как мир. А может, он и вовсе не принадлежал этому миру. Может, черная дыра вела не в нору, а в такие дали, о которых и подумать страшно. Федору не хотелось этого знать. Даже мертвый, он продолжал панически бояться того, кто может выйти – или выползти? – из преисподней. А он выползет. Непременно выползет, чтобы выяснить, что же такое случилось с его царством. И увидит Федора…

Дно под ногами вздрогнуло и завибрировало, пошло глубокими трещинами, из которых повалил не то дым, не то пар. И в этом зыбком мареве казалось, что мертвые обитатели озера возвращаются к страшной, неправильной жизни, поднимаются на ноги, собираются вокруг Федора в хоровод. Хоровод из звезд нравился ему куда больше, вот только небо и звезды от него отвернулись, а озеро распахнуло ему свои страшные объятия и преподнесло дары щедрые, но такие бесполезные по ту сторону жизни. Почерневший от времени, но еще крепкий сундук манил Федора диковинными украшениями, сыпал к ногам червонцы. Он поднял один, сунул в карман, стер со лба испарину.

Земля под ногами снова вздрогнула, на сей раз гораздо сильнее, а потом от самых недр, из черной, круглой дыры послышался звук, от которого захотелось умереть во второй раз. Федор вжался спиной в валун, зажмурился. Валун дрожал, и дрожь эта передавалась костям, заставляла зубы отбивать дробь. Гул усиливался, он был похож одновременно на свист и на скрежет, словно железные чешуи терлись о камень, высекали искры, полировали до зеркального блеска. Слышать этот звук не было никаких сил, вместе с дрожью он проникал в тело через кости, и было бесполезно затыкать уши. А от мысли, что источник этого жуткого гула уже близко, волосы на голове шевелились и сухо, по-костяному, пощелкивали. Федор не выдержал и закричал. Оказывается, мертвые тоже могут кричать.

– …Да тише ты, окаянный, не ори! – На лоб легло что-то твердое, шершавое, как сосновая ветка, надавило, не давая подняться, впечатало в валун. Мертвый мир заговорил с ним скрипучим стариковским голосом. – Видишь, Айви. Он его крутит, косточки перемалывает. Не жилец он, зря не дала утонуть.

Шершавое и твердое со лба исчезло, а его место заняло мягкое и прохладное, и в опаленное горло полилось что-то горькое. Федор застонал, только на сей раз не от боли и жара, а от облегчения, от осознания, что он не умер. Может, болтается где-то между жизнью и смертью, но не умер.

– А еще и чужак, – продолжал брюзжать невидимый старик. – Посмотри, на ногах следы от кандалов. Что нам с ним таким делать, а? Лучше бы помер. И озеро бы свое получило, и он бы отмучился. Ну что ты смотришь на меня так? Что головой качаешь? Вот характер! Что делать-то с ним теперь?

Старик, казалось, разговаривал сам с собой. Никто ему не отвечал, не отзывался. Но по волосам Федора гладила рука по-девичьи мягкая и ласковая. Айви… Имя какое необычное! Увидеть бы, хоть одним глазком глянуть.

Вот только открыть глаза не получилось, в беспомощное тело снова прокралась дрожь, скрутила судорогой, выгнула дугой, а потом опять швырнула на дно мертвого озера, прямо на сундук с золотом. И кто-то невидимый, очень старый и очень страшный, следил за Федором из черной норы, а мертвецы в истлевших одеждах водили хороводы и перебирали сгнившие снасти.

– …Плохая затея, Айви. – Все тот же стариковский голос, только злости в нем прибавилось. – Отдай его мне, если сама не можешь. Да ты не маши руками, не маши! Он не будет мучиться, обещаю. Выпьет отвар из чертова корня и уснет. Да ты посмотри на него, неужели сама не видишь, что он не жилец?

Голос старик дребезжал, набирался силы, проникал на дно мертвого озера, распугивал мертвецов, тянул Федора на поверхность к оранжевому свету. И кто-то еще тянул, только ласково и бережно, пробегал тонкими пальцами по лицу, успокаивал жар. Айви… Имя какое красивое.

– …Не смей! Я запрещаю! – А старик злился все сильнее. – Не трать себя на всяких… чужаков. Силу свою почем зря не раздаривай. Ну и что, что время подходящее, и луна скоро на сход пойдет? Скоро – это не сейчас. Ты мала еще, у тебя силы нет даже той, что у матери твоей была. А станешь разбрасываться, ничего не останется. Как ты будешь без силы? Как ты его усмиришь? Его лаской не остановишь, он силу чует, только силу понимает.

Тонкие пальчики гладили по голове, разбирали спутанные волосы на пряди, примиряли со словами старика.

– А я не вечный. Придет время, озеро и меня позовет. Ты одна останешься. И что ты одна сможешь? Ни его удержать не сможешь, ни людей. А люди жестокие, Айви! Все жестокие: и свои, и чужие. Свои порой еще больнее, чем чужие, сделать могут. И не плачь, всех не нажалеешься. А этот каторжанин не жилец, озеро его не отпустит…

Не соврал злой старик – озеро не отпускало. Хоть Федор и пытался, карабкался по склону, но неизменно срывался вниз, расшибался об острые камни, слышал, как хрустят его и чужие кости, чувствовал дрожь земли и знал уже наверняка, что у того, кто следит за ним из темноты, скоро закончится терпение, и он выйдет – или выползет? – из своей пещеры. Ждать осталось недолго. Если озеро не смилостивится, не отпустит, настанет конец. Теперь уже навсегда.