Ник Перумов - Молодой маг Хедин

Самого Хедина Отец Дружин не видел. Маг засел где-то в глубине собственной крепости, умело отбивая все попытки Сигрлинн пробить брешь в окружающих остров стенах. Долго это бы всё равно не продлилось – Старый Хрофт чувствовал силу, отданную под власть Сигрлинн, и лишь дивился, что та до сих пор не стёрла с лица земли весь обречённый островок вместе с его защитниками.

Светлая же не пряталась. Её тоже поддерживали над морем незримые силы, она не стала облачаться в броню или опоясываться мечом, нет. Лишь длинное белое платье, словно Сигрлинн собралась на бал, да золотой ободок в волосах. Самое обычное украшение, совершенно не магическое.

Сейчас Сигрлинн настойчиво пробивалась сквозь защиту Хедина множеством незримых игл, норовя вогнать их в сочленения каменных стен, разрывая кладку по швам. Кое-где ей это уже удалось, но ни одного пролома, так, чтобы до земли и куда смогли бы ворваться её воины, пока не получилось.

Старый Хрофт смотрел на кровящую дымом крепость. Нелегко сражаться в одиночку, когда против тебя – всё твоё Поколение. В следующий раз, в тот самый раз, когда должны исполниться все планы и должна свершиться месть, магу Хедину придётся действовать хитрее. Чистой магии недостаточно. Надо идти вниз, к смертным колдунам и шаманам, ведьмам и знахаркам, ко всем, кому дано лишь горчичное зерно сил, но кто способен с её помощью сдвигать горы.

Прости, Хедин, ты ждёшь от меня помощи сейчас, но самое лучшее, что я могу сделать, – это не делать ничего, думал Старый Хрофт. Колея вырыта, тебе уже не свернуть. Ты уже никогда не сможешь остановиться, отвергнутый всеми, разбитый собственной возлюбленной, преданный своим Поколением.

Разве что… разве что помочь хоть кому-то из твоих воинов избегнуть гибели в ловушке окружённого Хединсея. Рано или поздно Сигрлинн – а она настойчива! – пробьёт брешь в твоих бастионах. Может, это случится уже сегодня, может, завтра, может, через седьмицу. Тогда в дело пойдёт собранный ею флот.

Я же постараюсь вывести тех, кого смогу. Нет больше Асгарда, нет моей Валгаллы, и я не знаю, куда отправятся души храбро сражавшихся воинов. Нет, пусть живут. Пусть живут…

…И в конце концов стены рухнули. Сигрлинн не мелочилась и не разменивалась, она решила не довольствоваться одним проломом, она обрушила всё – и стены, и башни, и донжоны, всё; рвы, где они были, завалило битым и обожжённым камнем, море под скалами вскипело от падающих обломков.

Дрогнули вёсла на множестве галер, чёрно-красные суда медленно набирали ход, со всех сторон устремляясь к острову.

Пришёл твой час, Отец Дружин.

Воины Хедина, однако, не собирались сдаваться. Да и сам маг, похоже, отнюдь не впадал в отчаяние, не заламывал руки и не катался по полу, грызя ковёр. Невесть откуда взявшиеся ледяные гребни вспарывали борта кораблей, начисто сносили им вёсла, среди волн то и дело начинали бить огненные фонтаны, закручивались огромные воронки; но Хедин не мог сам убивать смертных, он мог поражать лишь то, что несло их к его острову. И Сигрлинн, конечно, тоже не дремала – воронки вспенивались, волны сшибались в безумной пляске, водовороты успокаивались, лишённые вёсел галеры с проломленными бортами оказывались бок о бок с целыми кораблями, перекидывались крюки, помогавшие удержаться на плаву.

Дальнейшее было просто и привычно. Вернулась всегдашняя лёгкость, тяжесть с души если не исчезла, то скрылась куда-то на время. Отец Дружин криком собрал вокруг себя кулак бывалых воинов, отбрасывая со своего пути разномастных бойцов Сигрлинн, набранных, судя по всему, со всех концов Митгарда, – и пошёл на прорыв к гавани, где сбились в кучу уцелевшие при прорыве галеры. Никто не оспорил его право командовать, и лишь когда они очистили уже третий корабль, и Старый Хрофт зычно приказал отваливать, воины Хедина упёрлись.

– Куда это ты нас? – крикнул кто-то с окровавленной палубы. – Братья наши ещё бьются! Все остальные там и сам великий Хедин! Веди обратно!

– Мы-то думали, а он, оказывается, бежать вздумал! – завопил другой.

Они не помышляли о сдаче и хотели биться до конца.

– Тогда во-он туда! – рявкнул Отец Дружин, не вступая в споры. Его меч указывал на кучку воинов Сигрлинн, тащивших по сходням нечто вроде баллисты.

Бойцы Хедина ответили дружным рёвом, бросившись в схватку.

Старый Хрофт остался стоять, где стоял. Он не мог помочь этим людям, они сами выбирали свою судьбу и свою смерть. Подобно тому, как множество их далёких предков выбрали смерть на Боргильдовом поле.

«Я не ошибся в тебе, маг Хедин. Ты и только ты сумеешь свершить задуманное. Ты и более никто».

…Откуда она появилась здесь, на палубе опустевшей галеры, где не осталось никого живого, Старый Хрофт не знал. Но узнал её сразу, едва та сняла рогатый шлем и тряхнула головой, давая свободно рассыпаться роскошным волосам.

– Давно не виделись, Гулльвейг.

– Давно, О́дин.

– Думаю, нет нужды спрашивать, что ты здесь делаешь?

– Привела своих учениц попробовать крови. Волчат надо натаскивать, ты же знаешь. Мать выводка всегда учит их охотиться.

– Мать выводка… Кто ты, Гулльвейг? Может, скажешь хоть на этот раз? Ты, принёсшая миру неисчислимые бедствия?

– Едва ли более того, что принесло в мир твоё потомство, О́дин. Или что ещё принесёт, если вспомнить Лаувейю.

– Ты знаешь, что с ней? – Старый Хрофт одним рывком оказался рядом с Матерью Ведьм, клинок упёрся ей под подбородок.

– Опусти свою железку, – не дрогнула Гулльвейг. – Нет, О́дин, я не всеведуща. Мне не открыта судьба твоего потомства от великанши Лаувейи, матери Локи. Я знаю лишь, что она пережила Боргильдову битву. Но… раз за все минувшие эпохи ты ничего не узнал о ней или своём потомстве – значит, так нужно. Ты должен оставаться один, Отец Дружин.

– Кому должен? – прохрипел Старый Хрофт.

– Самому себе, конечно, – пожала плечами ведьма. – Ты не простил самого себя за Боргильдову битву. И потому считаешь себя достойным лишь мрачного одиночества. Это твой выбор, О́дин, не мой. И не спрашивай меня более об этом – ответа я дать всё равно не смогу. Просто потому что не знаю.

– Хорошо, – старательно давя поднимающуюся ненависть, прорычал владыка Асгарда. – Но сказать мне, кто ты и откуда, надеюсь, теперь ты сможешь? Давно нет Асгарда, нет ванов и асов, давно миром и сущим правят совсем иные силы. А ты всё живёшь, Гулльвейг, смерть не властна над тобой; время не дерзает коснуться тебя своею дланью. Кто ты? Ты, начавшая первую войну в Митгарде?

Она улыбнулась, поправила волосы. За её спиной грохот сражения медленно уползал в глубь острова; Хрофт бросил взгляд в сторону, там валялась перевёрнутая баллиста и изрубленные тела тех, что стаскивал её с галеры. Воинов Хедина видно не было.

– Ах, О́дин, О́дин, милый мой О́дин. Неистовый Отец Дружин. Хорошо. Мой мастер, мой повелитель доволен тобой и твоим планом.

– Твой повелитель? – только и смог выдавить из себя Старый Хрофт.

– Конечно, – пожала она плечами. – Ты прав, О́дин, – кто может избегнуть власти всемогущего времени? Только боги или те, кого оберегают силы, равные Времени по могуществу. И, как я сказала, твой план сочтён удачным. Тебе и дальше стоит помогать Хедину.

Отец Дружин зарычал в бессильной ярости. Проклятая ведьма, неуязвимая, неуничтожимая, бессмертная!..

– Не сердись, – вдруг тихо сказала она, отбрасывая браваду. – Так было нужно. Кровь миров должна течь невозбранно. А на её пути, увы, слишком часто возникают преграды.

– Какая ещё «кровь миров»?! Когда ты явилась в Асгард, между нами и ванами потекла кровь уже настоящая!

– Кровь всегда должна течь, О́дин. Миры рождаются и гибнут, вспыхивают и гаснут солнца, чёрные бездны глотают обречённых, и они же порождают силу, что даёт жизнь прежде пустому и мёртвому. Войны были и будут. И… не завидуй моей судьбе, Древний Бог; я женщина, я хотела любить и быть любимой, я хотела не только искусство ведовства, я хотела мужа, детей, внуков… Всё это я получила – тогда, в древние времена. Твоя родня полегла на поле брани, как и положено; моя же состарилась и умерла, унесённая Великой рекой. И никакое моё искусство не способно было спасти их от этой участи. Мой муж. Дети, внуки, правнуки… Мне пришлось оставить мой род, я не могла выдержать их мольбы о спасении, которого не могла дать. Мой повелитель не облёк меня подобной властью.

Подумай, О́дин, каково это – стоять над могилой собственного сына, которого ты зачала и выносила, стоять не дряхлой старухой, но такой же молодой и прекрасной, как в день его рождения. Стоять, глотая слёзы, и слышать ненавидящий шёпот за спиной.

– Разве не могла ты менять облик?

– Могла. Но держать иную личину всё время – то же самое, что постоянно таскать на плечах огромный камень. И да, со вторым мужем я проделала именно такое; поверь, О́дин, легче не стало. Но мы сейчас говорим о другом.

– Да. О том, кто послал тебя. О «мастере» и «повелителе». Хотя Лунный Зверь называл тебя «первоначалом».