Владимир Митыпов - Внимание: неопитеки!

— Это психический атавизм, — растерянно бормотал Моллини. — Я всегда опасался этого. Несмотря на сверхмощный мозг, они где-то в глубине остались животными. Что же делать? Ведь они взвинчиваются с каждой минутой, и один бог знает, чем все это может кончиться.

— Погасите свет, — посоветовал я.

— Так он погашен еще с вечера.

— Тогда зажгите.

Моллини посмотрел на меня дикими глазами, но однако поднял трубку и приказал зажечь свет. Минут через пять рев стал стихать. Моллини посветлел и, глядя на меня с благодарностью, сказал:

— Я не ошибся в вас, Георг. У вас ясная голова.

Я скромно поклонился

— Завтра прилетает один из директоров компании, — продолжал он. — Я скажу ему о вас.

Я поблагодарил Моллини и вышел.

Интересно, что если бы не удалось успокоить неопитеков? Вот бы был рождественский подарочек и Моллини, и компании, и генштабу. Как это он выразился: ясная голова? Возможно, возможно... Остальную часть ночи провел у Гильды.

21 декабря. Сегодня был представлен жирному, как боров, директору компании и длинному тощему полковнику генштаба.

— Наш уважаемый Моллини отзывается о вас как об одном из блестящих специалистов по неопитекам, — прохрюкал боров. — Очень рад, что вы у нас работаете. Мы тут говорили и решили узнать ваше мнение... Как вы смотрите на то, чтобы начать э-э... массовое производство неопитеков?

Я вспомнил минувшую ночь и поэтому ответил довольно твердо, что это, видимо, еще несколько преждевременно.

Полковник неопределенно хмыкнул, вынул сигару и стал скучающе смотреть в окно. Боров недовольно заворочался в кресле. Во взгляде Моллини была напряженность.

— А вы не могли бы объяснить причину? — поинтересовался боров.

— Видите ли, — осторожно ответил я, — ряд мозговых срезов неопитеков показывает некоторую неустойчивость на уровне синапсов. Хотелось бы добиться абсолютной стабильности... — И прочее в таком же духе.

Я говорил совершеннейшую ахинею. Боров ни бельмеса, конечно, не понял, хоть и кивал, показывая, что все это он принимает к сведению. Полковник продолжал таращиться в окно и дымить сигарой, но зато на лице Моллини я прочел удовлетворение. Я пошел с нужной карты.

— Благодарю вас. Это все, что мы хотели выяснить, — сказал боров, протягивая мне свою толстую, как окорок, лапу.

Я поспешил откланяться. Уходя я слышал, как боров говорил, что все неопитеки, покидающие нас, должны быть стерилизованными во избежание размножения в руках конкурентов.

1 февраля. После декабрьского психоза неопитеки до вчерашнего дня вели себя тихо. Старые расчеты для генштаба были благополучно закончены, и обрадованные вояки натащили еще кучу работ. Кажется, они касались траекторий ракет в непостоянных силовых полях. Жуткое дело! Но вчера произошла совершенно ужасная истории. В обед, когда служители разносили по клеткам пищу, один из неопитеков, огромный самец, вырвал решетку, обрушил ее со страшной силой на бедного служителя и бросился бежать по коридору. Хорошо, что больше никого на его пути не оказалось. С огромным трудом на разъяренного неопитека набросили сеть и заперли его в отдельной клетке. Все это рассказал мне сам Моллини. Он пришел ко мне в кабинет сразу постаревший, руки его дрожали, когда он наливал себе из сифона.

— Георг, у вас крепкого ничего не найдется? — спросил он, отхлебнув газировки.

Я поспешил достать из стола коньяк, оставшийся еще от Чатраги.

— Понимаете, Георг, я стал их бояться, — полушепотом сказал старик. — Я чувствую, что они уже ушли из моих рук... Это страшно. Их нельзя оставлять в таком виде и нельзя уничтожить, потому что компания никогда на это не пойдет. А изменить их психически я не в силах. Боже мой, боже мой!

Но постепенно коньяк сделал свое дело: старик приободрился, на щеках у него появился румянец.

— Пойдемте, Георг, — вдруг сказал он, поднимаясь, — поговорим с ним.

— С кем поговорим? — не понял я.

— С неопитеком, с кем же еще? А вы что, не знали, что они могут разговаривать?

Я не нашел слов, чтобы ответить что-то.

Этажом ниже в глубине большой и совершенно пустой комнаты стояла клетка из мощных стальных прутьев. В ней на металлическом полу сидел неопитек. Из-под нависшего тяжелого лба на нас, не мигая, смотрели круглые, налившиеся кровью глаза. Морда неопитека производила отталкивающее впечатление: широкий нос с шевелящимися ноздрями, безгубый, лягушачий рот, крупные желтые клыки и большие, словно раздавленные, уши. Он то и дело быстро и нервно облизывался и шумно сопел. Когда мы подошли, он нисколько не изменил позы, только под покрытой жесткими бурыми волосами шкурой резко вздулись огромные мышцы.

— Как тебя зовут? — резко спросил Моллини. Лицо его напряглось и стало неприятно жестоким, как у какого-нибудь средневекового инквизитора.

Неопитек поочередно очень внимательно оглядел нас, чуть шевельнулся и медленно сказал, отчетливо выговаривая слова:

— Меня зовут Пифагор.

Это было что-то непередаваемо жуткое. Я не знаю, как это объяснить, но когда я услышал этот хриплый лающий голос, в котором не было ничего человеческого, меня чуть не стошнило. К тому же такое имя. Какой цинизм! Еще немного — и я опустился бы на пол: ноги меня почти не держали. Человеческая речь, переложенная на звериный голос, — ничего более противоестественного я представить не могу. А Моллини, тому хоть бы что!

— Ты убил человека. Почему ты это сделал? — продолжал гнуть свое старик. Готов присягнуть, что в этот момент на физиономии неопитека появилось что-то вроде ухмылки.

— Я хотел убедиться, что это возможно, — заявил Пифагор. Тут по-моему даже Моллини стало не по себе.

— Убедиться... — повторил он растерянно. — Зачем?

Неопитека словно подбросило катапультой. Он одним махом пролетел расстояние в добрых пять метров и повис на решетке, вцепившись в нее всеми четырьмя конечностями.

— Теперь мы знаем, что вас можно убивать! — кричал он, просовывая между стальными прутьями свою кошмарную бородавчатую морду. — Мы вас ненавидим! Да, да, ненавидим! За то, что вы не похожи на нас! За то, что вы держите нас взаперти, как зверей, хотя мы гораздо умнее вас! За то, что вы истязаете нас, подсовывая нам свои цифры! Вы сделали так, что мы не можем не считать для вас, хотя и испытываем при этом страшные мучения! Почему вы сами не считаете, если это вам так нужно? Молчите?! Тогда я скажу: вы к этому не способны. В вас нет ничего, кроме трусливой и коварной хитрости! Так знайте же, что рано или поздно мы вас самих посадим в клетки, и вы будете для нас считать!

Я не запомнил всего, что выкрикивал разъяренный неопитек, но кое-что у меня все же осталось в памяти. Я не знаю, придется ли мне в жизни быть свидетелем более страшной сцены, чем эта. Не думаю...