Элисон Синклер - Вереница

Малышка просто великолепна. Надеюсь, вы не против, что я назвала ее Ханной. Мне сразу же захотелось взять ее на руки. У меня было такое чувство, будто я достигла вершины огромной горы – просто я не сразу поняла, что уже перевалила через вершину, поскольку только и делала, что тужилась и карабкалась, тужилась и карабкалась. Малышка сперва не дышала, и Эмили пришлось очистить ей ротик и растереть ее. Я узнала об этом только потом, поскольку, когда я открыла глаза, она уже зашевелилась, заплакала и порозовела. Софи осмотрела ее так тщательно, дюйм за дюймом, словно моя девочка была редкой картиной, и она пыталась найти подпись автора. Наверное, Софи тоже беспокоила мысль о том, нормальный у меня ребенок или нет. Но когда я уже была готова встать из лужи плаценты, крови, мочи, пота и дерьма и вырвать свою малышку из рук Софи, она улыбнулась такой довольной улыбкой, словно это она ее родила, и передала девочку мне. Кожа у нее сморщенная и красная, с тоненькими ниточками прожилок, на голове темные волосы – мне сказали об этом, когда я тужилась, – а глазенки синие-пресиние, как небо в летний полдень. Кто сказал, что у новорожденных светло-голубые глаза? Она все сжимала и разжимала кулачки, и глазенки у нее так и лезли на лоб при виде всех людей, которые склонялись над ней, сюсюкали и пускали пузыри. Мы блеяли, как стадо овец, как обзывает нас Арпад, когда он особенно не в духе. Я слышала, как люди ликуют за стеной, словно я родила наследную принцессу. Но это казалось мне совершенно естественным. Как бы мне хотелось позвонить вам, и рассказать о ней, и послать рисунки… Может быть, когда-нибудь вы получите эти письма. На стене начал появляться ее портрет, и он будет прекрасным. Там есть также мой портрет – живот торчит, ноги враскорячку, а сама я повисла на шее у дяди Стэна и ору благим матом. В общем, картина откровенная, хотя и не грубая. То есть все мелкие неприглядные детали опущены, но когда я смотрю на нее, у меня сводит желудок. Хотя в каком-то смысле она мне даже нравится. Вернее, не нравится… как бы это сказать? Конечно, я хотела бы пройти через все это, блаженно улыбаясь, а не крича как резаная. Что поделаешь? Наверное, это и значит быть человеком. Я сидела, качала малышку на руках, смотрела на картины – и вдруг меня охватило очень странное чувство, как будто я вышла за временные пределы и увидела ее взрослой, с ее собственными детьми, а потом увидела их взрослыми, и так далее, и так далее, на годы и годы вперед. Словно я положила начало целому ряду поколений, и этот ряд был долгим-долгим, бесконечно долгим. Я видела ее прапра-правнуков, глядевших на эту картину, и на ее портрет, и на картины с изображением войны, и на другие картины. Я все думаю: какими они будут, эти люди? Где они побывают, что они увидят и что сделают? И что они скажут о нас – о тех, кто был здесь в самом начале?