Юрий Тупицын - Безумие

- Это вы напрасно... - упрямо сказал я, глядя в пол. - Философия давно установила, что такое сознание и что такое мысль.

- Вы думаете, я не знаю философского определения сознания? Сознание свойство высокоорганизованной материи, оно не материально, а идеально, не субстанционально, а функционально. Знаю! Может быть, для философии эти определения и хороши, но я не философ, я врач. Мне надо лечить людей или по крайней мере знать, что они не излечимы. Лечить эффективно и гарантированно. А чтобы это делать, надо четко представлять себе, что значит с точки зрения внутренней технологии мозга мыслить правильно или неправильно, грубо говоря, какова формула разума и какова - безумия. Поиск ключей к сознанию, мысли, а стало быть, и к исцелению безумия, ведется ныне не в кабинетах психиатров, а на листах бумаги с математическими формулами, в лабораториях, где создаются сложнейшие логические машины. Однако - в этом я убежден твердо - вы, кибернетики, достигнете немногого, если не пойдете на альянс с нами, психиатрами.

- Путь к сознанию лежит через психонику, - шутливо продекламировал Гранин.

- Совершенно верно, - серьезно согласился Гершин-Горин. - Психоника давно стоит на повестке дня. Кстати, о функциональности сознания. Тот факт, что фундаментально мертвые машины, чрезвычайно далекие субстанционально от живого мозга, страдают чисто человеческими пороками, - неоспоримое свидетельство в пользу функциональности сознания. По-видимому, некоторые психические заболевания, и прежде всего шизофрения, имеют функциональный характер. Их корни лежат глубже живой ткани, глубже электробиохимии, они - в самой сущности мышления!

- Все очень и очень интересно, - флегматично заметил Гранин, глядя в пространство.

Гершин-Горин рассмеялся, откинув назад свою крупную голову.

- Вы хотите сказать, что мы напрасно теряем время? И что, может быть, вы напрасно со мной связались? Не торопитесь с выводами!

- Вот уж этого я не думаю, - совершенно искренне ответил Сергей, - просто меня интересует один весьма конкретный вопрос.

- Слушаю, - деловито сказал Гершин-Горин, останавливая свой цепкий взгляд на Гранине.

- Не замечали ли вы у живого мозга нечто похожее на режимы работ?

- Пожалуйста, поконкретнее. Сергей потер лоб и усмехнулся.

- Конкретнее - это трудно, особенно в терминах психиатрии.

- А вы не стесняйтесь в терминологии.

- Скажем так, автомашина с двигателем внутреннего сгорания имеет несколько передач, несколько скоростей, как обычно говорят. Одну - для трогания с места и крутого подъема, вторую - для разгона, третью - для езды на максимальной скорости по ровной дороге.

- Понял, - перебил Гершин-Горин, с интересом глядя на Сергея, - а что, разве у логосов нет режимов работы?

- Нет.

- Ничего похожего, - подтвердил я.

- Тогда... - на лице Гершина-Горина появилась тонкая улыбка, - нет ничего удивительного, что логосы сходят с ума!

Мы с Сергеем переглянулись. Разговор становился интересным! Гранин уселся поудобнее и деловито попросил:

- Объясните-ка подробнее.

- Если пользоваться вашей аналогией с автомобилем, то и объяснять, собственно, нечего. Представьте себе машину, которая имеет лишь одну первую скорость. Колоссальный расход энергии, работа на износ - и мизерные результаты. Если это и не сумасшедший, то во всяком случае - ненормальный автомобиль.

- Аналогия любопытна, - заметил я, - но надо еще доказать ее состоятельность применительно к логосам.

- Не забывайте, коллега, - вежливо, но не без ядовитости ответил Гершин-Горин, - я психиатр, а не математик. Доказывать и устанавливать ваша прерогатива, а я пока - вольный сын эфира и могу гипотезировать, не связывая себя скучными догмами и унылой аксиоматикой.

"Вольный сын эфира" усмехнулся и сделал рукой порхающий жест, который, видимо, должен был имитировать свободу парения его мыслей. Впрочем, он тут же стал серьезным и сказал, обращаясь уже не столько ко мне, сколько к Сергею.

- Не собираясь ничего доказывать, я тем не менее приведу всякие соображения в пользу этих автомобильных аналогий. Но вам придется набраться терпения, потому что я должен начать издалека. - Гершин-Горин привалился к столу, опершись о него руками. - В мозгу человека есть любопытный бугорок, который почти неизвестен неспециалистам. Он называется таламусом. Считают, что таламус некоторым образом ответственен за эмоции человека, хотя его связи с лобными долями еще далеко и далеко не изучены. В первой половине нынешнего века португальский врач Антонио Мониш впервые в истории психиатрии предложил хирургический метод лечения тяжелых психических заболеваний, которые не излечивались никакими другими способами.

- Хирургический? - удивился я.

- Именно хирургический, - насмешливо сощурился Гершин-Горин. - Впрочем, неудивительно, что вы не знаете об этом. В свое время эта операция была широко распространена лишь в Соединенных Штатах, а ныне она и там почти не применяется. Ее вытеснили другие, может быть, менее радикальные, но зато более гуманные способы лечения. Суть этой операции, названной лоботомией, сводится к тому, что в черепе, по обе стороны лба, высверливают отверстия, а затем, вводя в эти отверстия специальный нож - лейкотом, рассекают пучки нервных волокон, идущих от таламуса к правой и левой лобным долям мозга.

- Как же Мониш додумался до этого? - полюбопытствовал Сергей, с видимым интересом следивший за рассказом Гершина-Горина.

- Его величество случай плюс наблюдательность и смелость, - пожал плечами психиатр. - Кабальеро Мониш обратил внимание на то, что шимпанзе с иссеченными лобными долями мозга переносили неволю гораздо лучше неоперированных обезьян, отличаясь спокойным и ровным характером. Мониш подумал, что полезное для обезьян может оказаться полезным и людям, и оказался настолько мужественным человеком, что решился на свой риск и страх оперировать безнадежного шизофреника. Операция оказалась эффективнейшим средством лечения многих совершенно безнадежных психических больных. В несколько модифицированном виде, когда лейкотом вводится без сверления черепа через глазное отверстие, она и получила распространение в Америке. Но для лоботомии характерен один любопытнейший и не очень вдохновляющий штрих: ни один из оперированных после излечения не мог вернуться к творческой деятельности, которая была прервана болезнью.

- Не смог или не захотел? - перебил Гранин.

- Не смог, именно не смог. Лоботомированные были вполне нормальными, уравновешенными и даже добродушными людьми. Они успешно работали официантами, лифтерами, механиками, были хорошими мужьями, но ни один из них не мог вернуться к недописанной книге, незаконченному исследованию, начатому проекту. Они выходили из-под ножа хирурга здоровыми, но творчески бесплодными людьми. Это и послужило, в конце концов, главным аргументом против лоботомии. В ходе операции вместе с безумием мозг терял и важнейшее качество, свойственное человеку, - способность к подлинному творчеству. И все это делали два движения лейкотома, которые отделяли скромный и незаметный таламус от огромной массы остального мозга!