Норман Спинрад - Русская весна

Конгресс народов открылся сегодня в Вене в обстановке раскола и растерянности. Нужно ли конгрессу поддерживать идею "Европы народов"? Или же представители малых наций должны остаться в Европарламенте как оппозиция или реорганизующая сила? Должен Конгресс народов реформироваться в международную политическую партию, либо его задачи уже выполнены, и ему можно с триумфом разойтись?

Может быть, лучшая формулировка была дана словацким делегатом Густавом Свободой: "Вопрос в том, сохранятся ли такие правительства на уровне государств, с которыми будет из-за чего сражаться. Если нет, мы думаем сидеть спокойно и ждать, покуда эта власть, пригодная лишь для церемониальных функций, не исчезнет сама по себе".

Отец скрыл, какой ущерб его здоровью нанесло путешествие на орбиту. Франя могла бы догадаться об этом, когда он терял сознание во время разгона, но он был таким счастливым, а она так занята, что поняла это только в герметичном переходнике. Их встречали три члена команды – цепляясь за кольца, прыгая, как обезьяны; Франя тоже держалась за кольцо, но отец так ослабел, что не мог поднять руку. Он боязливо глядел в глубину коридора – бледный, тяжело дышащий, с глазами, прищуренными от боли.

– По… по-моему, я не справлюсь сам, – признался он жалобно. Его подхватили и осторожно понесли по коридору в "Гранд Тур Наветт" – так, как "космические обезьяны" всегда носили хрупкие грузы.

Каюта пассажирского модуля показалась бы новичку тесным чуланом, но Фране, бывалой обезьяне из космограда "Сагдеев", она показалась роскошной. Здесь разместились бы четыре обезьяны, а был только один гамак – с надувной подушкой, чтобы читать лежа. Здесь был стол и при нем раздвижной стул. Одежный шкаф с ящиками. Туалет закрывается по-настоящему. И здесь был маленький круглый иллюминатор, и сквозь него были видны звезды.

Отца поселили в соседней каюте. Он хотел немедленно осмотреть корабль, и журналисты требовали этого, но Франя заставила его отдохнуть – и как только его уложили в гамак, он потерял сознание.

Первое, что он увидел, было озабоченное лицо дочери. Над его гамаком парил молодой человек; он глядел на Джерри профессионально-сосредоточенно и временами косился на какой-то прибор, который он держал в руке. Рубашка Джерри была расстегнута, грудь облеплена электродами, присоединенными к крохотному передатчику.

– Проверка, папа, – деланно-беспечно сказала Франя. – Доктор Гонсалес делает рутинные тесты.

– Как мои дела, доктор? – спросил Джерри. – Как долго я был в ауте?

Франя и доктор обменялись быстрыми взглядами.

– Доктор, правду! – потребовал Джерри.

Франя вздохнула:

– Скажите ему…

– Ну, господин Рид, во время ускорения вы испытали некоторый дефицит кислорода в крови, были некоторые нарушения сердечной деятельности… Вы могли заметить небольшие сбои аппарата… – неторопливо пояснил Гонсалес и зачастил успокоительно: – Ничего страшного, вы проспали почти десять часов, невесомость как будто улучшила ваше состояние, по крайней мере стабилизировала…

– Доктор Гонсалес, ему можно пройтись?

– Полагаю, можно, – сказал Гонсалес после некоторого размышления и устроил на лице профессионально-бодрую улыбку. – Для этого вы, господин Рид, и рисковали жизнью, не правда ли?

– Сейчас уходим с орбиты, отец, – сказала Франя. – Тебя ждут в рубке – торжественный момент… Ты сумеешь?

– Умру, но встану, – провозгласил Джерри и заставил себя рассмеяться. Грудь отозвалась болью на резкое движение.

Доктор снял электроды, Джерри с трудом застегнул рубашку – пальцы слушались плохо. Ему помогли выбраться из гамака, доктор оставил свой осциллоскоп на подушке и поднял аппарат жизнеобеспечения. Франя взяла отца за руку и, легко перехватывая кольца, поплыла вперед, таща его за собой, словно большой надувной шар, – из каюты и по главному коридору к рубке.

Стандартная рубка вмещала четверых: первого пилота, второго пилота, бортинженера и капитана. Но, как Джерри и предусматривал в своем проекте, имелись еще места для троих гостей – позади, вдали от панелей управления и контроля.

Одно место уже было занято оператором; он висел в своем гамаке и неустанно водил камерой за Джерри, покуда тот знакомился с капитаном-французом, пилотом-немцем, русским вторым пилотом и бортинженером-англичанином. Но Джерри едва слышал то, что ему говорили, и то, что он говорил в ответ. Он весь обратился в зрение: перед ним было полукружье земной поверхности; он смотрел на него через прозрачный обтекатель на носу корабля.

Когда-то вокруг этого куполообразного обтекателя кипели жаркие споры. Он ослаблял всю конструкцию, он увеличивал затраты. Совершенное излишество, так как настенные телевизионные экраны давали лучшую избирательность обзора. Но в конце концов романтики победили, и теперь из рубки была видна настоящая, реальная Земля – массивная, ощутимая, живая. Эффект присутствия был ошеломляющий, никакой экран не мог его создать.

Сцена знакомства была отснята, Джерри усадили рядом с оператором, Франя скользнула в третий гамак и взяла отца за руку: кадр, ради которого оператору пришлось сложиться пополам – чтобы снять его крупным планом.

Команда разошлась по местам, и начался отсчет времени.

– Шестьдесят секунд…

– Все системы включены.

– Тридцать секунд…

– Двигатели на поджиге.

– Десять секунд…

– Все работает.

– Ноль…

– Мы на огне, – сказал второй пилот, но это было и так понятно – Джерри почувствовал, как слабая, но явственно ощутимая сила мягко прижала его к подушкам. Поначалу мягко – двигатель преодолевал инерцию тяжелого корабля, – но росло ускорение, и росли нагрузки. Легкие Джерри стали сжиматься. Когда полукружье Земли поплыло назад, сердце Джерри колотилось вовсю.

Он знал, что ускорение не превышает одной второй "же", но после долгих часов невесомости его тело, казалось, весило вдвое больше, а не вдвое меньше, чем на Земле. Его как будто внезапно ввергли в чужую и враждебную среду – будто после купания в теплом бассейне выставили на ледяной ветер.

Казалось, он пытается дышать вязкой жидкостью. Колотье спускалось от груди к ладоням. Голову словно набило толченым стеклом. Вспышки в глазах…

Господи, не дай потерять сознание!

Корабль выполнил разворот, Земля ушла из поля зрения, вспышки стали незаметны – их затмили тысячи немерцающих звезд, ослепительно ярких на фоне совершенной темноты.