Касс Морган - Сотня

— Я здесь не для того, чтобы убить тебя, — сказал он тихо. Он открыл глаза, а затем указал на стул у подножия кровати Кларк. — Можно?

Когда Кларк не ответила, доктор Лахири сделал шаг вперед и сел так, чтобы быть лицом к ней.

— Могу я увидеть твою руку, пожалуйста? — Кларк почувствовала, как ее грудь сжалась, и она заставила себя дышать. Он лгал. Это было мучительно и скручено, но это все закончилось бы через минуту.

Она протянула ему руку. Доктор Лахири сунул руку в карман пальто и дал ткань, которая пахла антисептиком. Кларк вздрогнула, когда он очистил тканью внутреннюю сторону ее руки.

— Не волнуйся. Это не будет больно.

Кларк закрыла глаза.

Она вспомнила мучительный взгляд Уэллса, который он бросил на нее, когда охранники сопровождали ее из палат Совета. В то время, как гнев, который угрожал поглотить ее в ходе судебного разбирательства уже давно сгорел, думая о Уэллсе он послал новую волну пульсирующего тепла через ее тело, как умирающая звезда, излучающая последнюю вспышку света, прежде чем она исчезнет в небытие.

Ее родители мертвы и это он во всем виноват.

Доктор Лихири схватил ее за руку, его пальцы искали вены.

До скорой встречи, мама и папа.

Его пальцы сжались. Вот оно.

Кларк сделала глубокий вдох, когда она почувствовала укол на внутренней стороне ее запястья.

— Ну вот. Все готово.

Глаза Кларк открылись. Она посмотрела вниз и увидела металлический браслет, застегнутый на ее руке. Она провела пальцем по нему, морщась, когда почувствовала, как десятка крошечных игл давят на ее кожу.

— Что это? — спросила она отчаянно, отстраняясь от врача.

— Просто расслабься, — сказал он с приводящей в ярость прохладой. — Это жизненно важный транспондер. Он будет отслеживать твое дыхание, состав крови, и собирать все виды полезной информации.

— Полезной информации для кого? — спросила Кларк, хотя она уже чувствовала его ответ растущим страхом в животе.

— Уже было несколько интересных событий, — сказал доктор Лахири, делая полную имитацию голоса отца Уэллса, канцлера Яха, на одном из его выступлений на Дне Памяти.

— Ты должна очень гордиться. Это все из-за твоих родителей.

— Мои родители были казнены за измену.

Доктор Лахири кинул на нее неодобрительный взгляд. Год назад это заставило бы Кларк сморщиться от стыда, но теперь она сохраняла устойчивый взгляд.

— Не разрушай это, Кларк. У тебя есть шанс сделать то, что нужно, для того чтобы компенсировать ужасающее преступление своих родителей.

Было слышно тупой треск, кулак Кларк вступил в контакт с лицом врача, а затем грохот, его голова ударилась в стену. Через несколько секунд, появился охранник и скрутил руки Кларк за спину.

— С Вами все в порядке, сэр? — спросил он.

Доктор Лахири медленно сел, потирая челюсть, пока он осматривал Кларк смесью гнева и веселья.

— По крайней мере, мы знаем, что ты сможешь справиться с другими преступниками самостоятельно, когда вы туда доберетесь.

— Доберемся куда? — спросила Кларк, пытаясь освободиться из рук охранника.

— Мы очистим центр заключения сегодня. Сто преступников-счастливчиков получат шанс войти в историю. — Уголки его рта дернулись в ухмылке. — Вы собираетесь на Землю.

Канцлер постарел. Хотя прошло меньше шести недель с последней встречи Уэллса с отцом, он выглядел старше. В волосах появилась седина, а морщин у глаз стало больше.

— Ты скажешь мне, наконец, зачем ты это сделал? — спросил канцлер, устало смотря.

Уэллс заерзал на стуле. Он чувствовал, как правда пытается вырваться из него. Он бы отдал всё, лишь бы не видеть разочарования на лице отца, но он не мог так рисковать, не после того, как узнал, что его безрассудный план, в самом деле, работает.

Уэллс избегал взгляда отца, смотря по сторонам, пытаясь запомнить реликвии, которые, возможно, видит в последний раз: скелет орла в стеклянном колпаке, несколько картин, переживших пожар в Лувре, и фотографии красивых мертвых городов, названия которых всегда вызывали мороз по коже.

— Ты проспорил кому-то? Пытался покрасоваться перед друзьями? — спросил канцлер тем же спокойным басом, которым говорил на собраниях Совета, и поднял одну бровь, ожидая ответа от Уэллса.

— Нет, сэр.

— Ты поступил так из-за временного помутнения рассудка? Ты принял наркотики? — в его голосе слышалась доля надежды, от которой Уэллс, в другой ситуации, рассмеялся бы.

Но ничего смешного не было во взгляде отца, только усталость и замешательство, которого Уэллс не видел с похорон матери.

— Нет, сэр.

Уэллсу ужасно хотелось взять отца за руку, но что-то еще, кроме наручников, сковывающих его руки, удержало его от этого. После того, как они собрались у люка корабля, чтобы в последний раз проститься с матерью Уэллса, они ни разу не коснулись друг друга плечом, оставляя расстояние между ними в несколько дюймов. Будто Уэллс с отцом — два магнита, черпающие силу от горя, отталкивающего их друг от друга.

— Это был политический протест? — его отец слегка поморщился, словно только мысль об этом причиняла физическую боль. — Кто из Уолдена или Аркадии заставил тебя?

— Нет, сэр, — сказал Уэллс, скрывая свое возмущение. Его отец, похоже, последние шесть недель представлял Уэллса как мятежника, вспоминал былое, пытаясь понять своего сына, бывшего лучшего ученика, а затем высокопоставленного кадета, совершившего самое публичное правонарушение в истории. Но даже правда не помогла бы его отцу в этой путанице. Для канцлера ничто не могло оправдать поджог Райского Дерева, того самого дерева, которое принесли на Феникс, прямо пред эвакуацией. Но все же, у Уэллса не было выбора. Когда он узнал, что Кларк — одна из сотни, что отправят на Землю, ему пришлось сделать что-нибудь, чтобы присоединиться к ним. А сына канцлера могли приговорить к заключению только за самое серьезное публичное нарушение.

Уэллс помнил, как проходя сквозь толпу на церемонии в честь Дня памяти, он чувствовал на себе сотни глаз, руки тряслись, когда он доставал зажигалку из кармана и выпускал искру, которая ярко светилась во мраке. На мгновение все безмолвно уставились на языки огня вокруг дерева. Даже, когда охранники смешались во внезапном хаосе, все смогли увидеть, кого они оттаскивают.

— О чем ты вообще думал? — спросил канцлер, смотря на него с недоверием. — Ты мог сжечь весь коридор и всех людей в нем.

Было бы лучше, если бы он соврал. Его отец чувствовал бы себя легче, зная, что это случилось из-за спора. Или ему стоило притвориться, что он принял наркотики. Любой из этих сценариев был бы приятнее для канцлера, чем правда, в которой он рискнул всем ради девушки.