Джеймс Баллард - Скажи ветру прощай

Я частенько думал, не считал ли Георг эти платья и костюмы более живыми, чем наших покупателей? Я подозревал, что он уже давно видел в посетителях живые чековые книжки, существующие только для того, чтобы питать и развлекать эти утонченные создания, которые он скрепя сердце напяливал на них. Когда какая‑нибудь беззаботная или слишком развязная посетительница неосторожно примеривала не свой размер, или, хуже того, вообще не имела при себе размеров по Дитриху, то она рисковала натолкнуться на весьма резкие комментарии с его стороны. Он выставлял ее из лавки вежливо, но очень решительно, рекомендуя отправиться в один из магазинов парка аттракционов, торговавших инертной одеждой. Разумеется, это был весьма оскорбительный совет, поскольку инертную одежду уже давно никто не носил, за исключением отдельных эксцентричных типов или бродяг. Правда, оставалась еще такая широко распространенная инертная одежда, как саван, хотя наиболее щепетильные особы скорее предпочли бы умереть, чем показаться на людях в подобном одеянии. (Впрочем, зловещее зрелище странной могильной флоры, пробивающейся сквозь камни развороченных склепов, — кошмарные коллекции какого-нибудь Кванта или потустороннего Диора, — очень скоро положило конец любому использованию биотекстиля в похоронном деле. В конце концов, прочно утвердился следующий принцип: нагим ты приходишь в этот мир, нагим и уходишь.)

Во многом, именно преданность Георга своей работе являлась причиной успеха моей торговли и появлению круга избранных клиентов, регулярно посещавших лавку. Я с удовольствием позволял себе смотреть сквозь пальцы на его фантастическую веру в наличие индивидуальной личности у каждого предмета одежды. Его легкие пальцы могли приласкать рубец и заставить его сократиться за несколько секунд вместо обычных нескольких часов. Он мог разгладить складку или кармашек чуть ли не быстрее, чем клиент подписывал свой чек. Умело и ласково он ухитрялся успокоить или утешить как какое‑нибудь экзотичное платье, взволнованное первой в его жизни примеркой, так и нервную одежду, шокированную липким прикосновением человеческой кожи. И любое одеяние послушно обвивал ось вокруг тела его владельца под ласковыми руками Георга, искусно придававшего нервной ткани неправильные контуры чужого бедра или бюста.

Впрочем, сегодня все его очарование, все его искусство изменили ему. Ряды платьев содрогались, одолеваемые беспокойством, и их окраска превращалась в нечто вроде клочьев тумана. Что ж, это было одним из следствий их исключительной чувствительности. Изготовленные на основе генов глицинии и нежной мимозы, сотканные нити сохраняют нечто от удивительной реакции виноградной лозы на атмосферные колебания или на прикосновения. Резкое движение кого- либо, находящегося поблизости, чаще всего лица, надевающего одежду, вызывает немедленную реакцию легко возбудимой ткани. Платье может изменить окраску или текстуру ткани в несколько секунд, стать более открытым при приближении пылкого воздыхателя или же принять более чопорный вид при встрече с директором банка.

Эта чувствительность к настроению владельца объясняет бешеную популярность биотекстиля. Одежду больше не шьют из мертвых нитей с застывшими красками и текстурой, которые только крайне приблизительно могут приспосабливаться к изменчивому человеческому настроению. Живые ткани теперь чутко подстраиваются не только под размеры, но и под личность того, кто их носит. Другое важное преимущество биотекстиля заключается в том, что ткань, которую питают выделения кожи хозяина, непрерывно растет; при этом она источает из своих пор нежные, постоянно меняющиеся ароматы. Ее волокна постоянно обновляются, исправляя мелкие механические повреждения и не требуя стирки.

Хорошо представляя все это, я рассеянно бродил по лавке, размышляя о том, что не бывает преимуществ без недостатков. По какой‑то непонятной случайности, у нас подобралась исключительно капризная коллекция моделей. Уже отмечались случаи внезапной паники, вызванной близким выхлопом автомобильного двигателя. Однажды целая партия самой модной одежды за несколько секунд уничтожила сама себя в пароксизме бешенства. На месте прекрасных модных моделей мы нашли нечто похожее на безобразную груду хорошо проваренных шляп.

Я уже собирался посоветовать Георгу закрыться на утро, когда заметил, как в лавку вошла наша первая клиентка. Ее фигура была частично прикрыта от моих взглядов рядом пляжной одежды, из‑за которой виднелось только миловидное лицо под шляпкой с белыми полями. Возле входа на самом солнцепеке ее ожидал молодой шофер, с пресыщенным видом наблюдавший за сновавшими по улице туристами.

Сначала мне не понравилось, что богатая клиентка появилась как раз в момент, когда наш товар проявлял излишнюю нервозность. Я с содроганием вспомнил, как раздраженное чем‑то бикини упало к ногам ее владелицы в тот момент, когда она находилась на вершине вышки для прыжков в воду над переполненным купающимися бассейном отеля «Нептун». Я повернулся к Георгу, собираясь попросить его применить весь такт, чтобы убедить посетительницу как можно быстрее покинуть лавку.

Но Георг на этот раз, казалось, утратил всю свою уверенность. Наклонившись вперед и прищурив глаза, он уставился на вошедшую в лавку даму, словно страдающий от близорукости жал кий развратник, подглядывающий за подростком — нимфеткой.

— Георг! Опомнитесь! Вы что, знаете ее? — прошипел я.

Он посмотрел на меня взглядом, лишенным малейшего выражения.

— Что?

Его костюм быстро приобретал мягкость и блеск зеркальной поверхности — его обычная реакция на близость красивой женщины.

Он пробормотал:

— Мисс Чэннинг.

— Что‑что?

— Рэйн Чэннинг… — повторил он. — Это было до вас, мсье Самсон, это было до кого бы то ни было…

Я пропустил Георга вперед; он передвигался с вытянутыми вперед руками, в позе Персиваля, приближающегося к святому Граалю. Конечно, я хорошо помнил ее, известную манекенщицу международного класса, квинтэссенцию вечной женственности. Ее лицо, лицо меланхоличного гамена, было результатом дюжины хирургических операций. Рэйн Чэннинг была зловещим реликтом 70–х годов с их культом вечной юности. В те времена стареющие актрисы прибегали к пластической хирургии, чтобы приподнять обвисшую щеку или удалить разоблачающую морщину. Но случай Рэйн Чэннинг был иным. Юная манекенщица, едва достигшая двадцатилетнего возраста, она предоставила свое лицо скальпелю и искусству хирурга, чтобы возродить прелестный облик невинного подростка. Потом она не менее дюжины раз возвращалась на сцену этого операционного театра, чтобы покинуть ее с лицом, скрытым бинтами. Снятые через какое‑то время, они позволяли ей вновь и вновь демонстрировать под лучами прожекторов лицо подростка, застрявшего в одном из годов своей юности. Таким несколько жутковатым образом ей пришлось, как можно предположить, принять самое непосредственное участие в уничтожении этого экстравагантного культа. Вот уже ряд лет, как она ушла со сцены. Я вспомнил, что несколько месяцев тому назад встретил где‑то сообщение о смерти ее импресарио и доверенного лица Гэвина Кайзера, юного блестящего модельера, основателя моды на биотекстиль.