Надя Яр - Воскрешение

Было раннее утро. Червонное солнце едва показалось над горизонтом и светило прямо в глаза. Кир вдруг понял, что было не так. Бока Бойко совсем не шевелились.

Кир сделал шаг назад.

— Папа, Бойко умер, — сказал он.

— Тсс, — сказал Арсений Павлович, приложив палец к губам.

Он подошёл к лошади, нагнулся и положил руку ей на холку.

Бойко вздрогнул, фыркнул и шумно вздохнул. Он помотал головой, совсем как человек, и мухи взлетели с его морды, разочарованно жужжа. Бойко стал подниматься на слабые ещё, шаткие ноги.

— Ну, Бойко, домой! — сказал Арсений Павлович.

Бойко тихо заржал, встряхнулся, словно сбрасывая тяжёлый сон, и трусцой побежал домой.

— Представляете, Бойко вернулся! — радостно рассказывал Тимофей Курко, когда Кир с отцом зашли к нему за продуктами. — Выхожу во двор, а он стоит у ворот!..

— Хорошо, что его ночью не съели, — сказал Арсений Павлович.

— Арсений Павлович, он же издох! Я готов был поклясться, что он издох вчера на дороге…

Арсений Павлович виновато пожал плечами.

Когда они проводили вечера дома, Кир часто читал свою любимую книгу, огромный, тяжёлый том соловьёвской «Истории России с древнейших времён». Это было иллюстрированное издание в кожаном переплёте. Кир осторожно снимал книгу с полки, клал на письменный стол и торжественно открывал, и каждый раз это было как будто открытием целой планеты. Кир читал строки этого мира сверху вниз, как полагалось, а кот Кыш садился на стол напротив него и читал снизу вверх. Кир помнил, как он когда-то впервые, с огромным трудом вытащил эту книгу с полки на кровать, открыл её и бездну времени спустя уснул прямо на ней. Книга была тогда такой большой, что его голова, руки, плечи и грудь полностью уместились на нижней трети страницы. На самом деле это он был тогда таким маленьким, что мог бы полностью спрятаться в этой книге, как яркий осенний лист, и когда-нибудь (думал он) отец нашёл бы его, сухого и тонкого, меж страниц.

Или они сидели все вместе на кухне, слушая, как уютно потрескивают дрова в печи и как падают, падают несчётным татарским сонмом на городскую крышу ядовитые капли дождя. В такие дни Арсений Павлович писал свою книгу воспоминаний, а Кир делал домашние задания или читал. Иногда он читал отцу вслух. Арсений Павлович любил слушать Пушкина и вергилиеву «Энеиду». Кир читал ему эти и другие стихи. Арсений Павлович сидел, закрыв глаза и иногда очень сильно сжимая пальцами ручки деревянного кресла. С течением времени на ручках в этих местах появились вмятины. Кир читал:

Арсений Павлович слушал. Кыш сидел на тёплой печи и глядел своим живым, зелёным оком, и мерцал другим оком, алым, искусственным, полумёртвым.

В их доме почти всё было сделано вручную. Арсений Павлович сам сложил печку из старых кирпичей, которые сам же очистил от радиации и ядов. Он соорудил из металлолома лампу, при свете которой Кир вечером учил уроки, и лампу для чтения перед сном, прикрученную к стенке над кроватью Кира. Арсений Павлович сделал из старых дубовых досок обеденный стол, сколотил стулья, полки и кровати. Почти всю кухонную утварь и многое другое им подарили соседи. На новоселье женщины принесли в подарок полотенца и постельное бельё, ложки и вилки, тарелки и блюдца, стаканы и чашки, не говоря уж о кастрюлях и сковородках, полных домашних блюд. Их всё ещё подкармливали, хотя и Арсений Павлович, и Кир научились неплохо готовить. Соседки тихо жалели одинокого вдовца с маленьким сыном, и Арсений Павлович чуть ли не каждый день находил у себя на крыльце то кастрюлю борща, то поднос пирожков, то свежий хлеб в рушнике. После еды Кир мыл эту посуду и выставлял её обратно на крыльцо.

Его отец всё время что-то делал в мастерской. Ему очень хорошо удавались самовары. Их охотно покупали, как и его самодельные инструменты, электроприборы и ружья. Он использовал материалы, которые находил в развалинах. Арсений Павлович оживлял погибшие приборы и мебель. Однажды Кир услыхал в открытое окно соседский разговор.

— …Сколько б он ни чинил, а того, что поломал, не починит.

— Слушай, ну это несправедливо…

— Справедливо, справедливо. Глядя правде в глаза — нельзя ставить Ленинград в вину Грэю. Он же просто программу свою выполнял.

— Вот с больной головы на здоровую… Зачем всегда обвинять во всём наших?.. Даже после Ленинграда…

— Не с больной. С механической. И наши-ваши тут ни при чём. Я ж тебе книгу давал?.. Этот Грэй был практически робот: его поставили охранять город, он и охранял, нападали враги — он стрелял во врагов. Наши маршалы напали на Сансет Сити, а Грэй, конечно, сдачи дал. Как сумел… А об этике он размышлять не мог. Чего нельзя сказать о нашем, Бог его прости, товарище…

— Ну почему. Всё-таки он был агент. Сам знаешь, как там людей дрессируют… Он — оружие нападения, Грэй — оружие защиты…

— Грэй был не человек. Человек может думать, и в этом вся разница.

Соседи разошлись. Один из них нёс в мастерскую Арсения Павловича сломанное радио, другой уносил починенный телевизор.

В северо-восточном углу мастерской был иконостас, перед которым горели свечи. Кир подозревал, что эти иконы написал его отец, как написал он, по слухам, чудотворную икону Богоматери Ленинградской. Кир один раз видел эту икону в газете и потом видел её во сне. Богоматерь проступала из пламени, яростная и скорбная, с бездонными суровыми очами. Она укрывала ладонями крохотных людей, а мир пылал, огненный демон пожирал город, и Кир сказал Ей: не бойся, настанет день, и я найду его и убью; — и вдруг оказалось, что он стоит перед иконой в соборе Василия Блаженного, а икона закрыта чистым толстым стеклом, и в стекле Кир увидел своё отражение.

Кир открыл холодильник, и кот Кыш тут же сунул туда нос. Кир отодвинул кота ногой и вытащил из холодильника колбасу. Он собирался делать бутерброды. Отрезав один круг колбасы, он начал резать другой, но внезапно остановился, отложил нож и осторожно разломил колбасу по срезу.

В колбасе открылась влажная полость, а в ней, словно желток в яйце, сидела маленькая лягушка. Кир чуть-чуть подвинул её мизинцем. Лягушка шевельнулась. Кир взял с полки пустую пол-литровую банку, налил на дно немножко воды и аккуратно столкнул лягушечку в банку. Он залез на табуретку и поставил банку на полку повыше, чтобы Кыш до неё не добрался.