Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

Благодетельница вернулась довольно быстро и протянула мне и Остапу, виновато улыбаясь, по шоколадной конфете.

- Кушайте на здоровье... Берегла на крайний день... Мне папа...

- Да мы пошутили, - сказал Остап и взялся за гроб.

- Не пущу! - закричала она, отталкивая меня. - Не пущу!

- Успокойтесь ради Бога. Гроб от вас никуда не денется, Остап облизнулся. - Мы же не барышни - конфеты лопать... Нам бы закурить.

- Так что же вы мне сразу не сказали, господи?.. Папе запретили... У него в кабинете... Почти целая коробка сигар... Он все надеялся еще попробовать...

Оставшиеся пролеты лестницы гроб казался нам пушинкой, и мы были готовы расцеловать почившего в бозе за воздержание.

К солидным, душистым, с золотым ободком настоящим гаванским сигарам нам еще добавили огромный лавровый венок.

Но тут Остап вдруг воспылал горячим любопытством к холодному, индифферентному, безвременно ушедшему родителю из родителей, по деликатному выражению скорбящей дщери.

Меня, с драгоценной коробкой в руках и тяжелым жестким венком на шее, Бендер не церемонясь выставил на лестницу.

Я, в ожидании конца импровизированной гражданской панихиды (без проникновенной речи там явно не обошлось), долго пересчитывал стынущими подошвами проклятые ступени, злясь на сигары, тихо шуршащие в постепенно набирающей вес коробке, и ненавидя двухпудовый, шелестящий негнущимися листьями венок. Конечно, я бы мог положить его на санки или прислонить к стене, но мысль, что эту семейную реликвию, эту заслуженную регалию сопрет какой-нибудь зашедший культурно помочиться в подъезд бывший интеллигент, давила камнем. А отправиться в пенаты без Остапа я бы не рискнул даже под страхом смерти.

Наконец я отчетливо услышал звук открываемой двери и не очень отчетливо - прощальный поцелуй.

Когда бодрое высвистывание турецкого марша достигло места моего изнуряющего бдения, я ненавязчиво спросил:

- Мадмуазель тебе понравилась?

- Слишком тоща, не в моем вкусе.

- А чем вы там занимались?

- Запомни, Остен-Бакен, любопытство не порок, но большое свинство... Впрочем, ты имеешь право знать... Она вдохновенно зачитывала мне выдержки из восторженных отзывов современников, а я скрупулезно инвентаризировал единственное достойное внимания из блистательного наследия прошлого лавровые венки. Там еще семь штук различного калибра. И душа моя не успокоится, пока они все не побывают на твоей шее.

- Но зачем нам столько лавров?

- А еще кулинар-любитель! Посоветуйся на досуге со своей чрезмерно пухлой Молоховец о пользе лаврового листа. Самое изысканное кушанье, будь то тушеная крыса или суп из издохшей болонки, для людей, знававших метрдотелей и ананасы в шампанском, не имеет реальной прелести без двух-трех перебивающих даже самый отвратный аромат листиков. Сегодня же мы раздербаним венок на равные части, а завтра... Нет, чуть позднее... Завтра мы без излишней помпы хороним достойного лауреата, а потом...

Дальнейшее я до сих пор вспоминаю с резью в желудке.

Бендер в кратчайший срок превратил не заслуженные нами лавры в устойчиво бьющий продуктовый родник. Молоховец обрела второе дыхание, прочно открывшись на разделе "Кушанья для служителей". Но я теперь безоговорочно верил, что вот-вот потребуются и другие рецепты.

Умело чередуя апетитные подношения и энергичные утешения, Остап уже через неделю овладел вторым венком и нацелился на третий...

Но тут нас принудительно-добровольно мобилизовали в редеющие ряды истощенной неумеренными боями Красной Армии.

С одной стороны, мы нюхнули казармы и муштры, а с другой - неожиданно оказались в теплушке, мчащей нас от агонизирующей (и как только выкарабкалась коммунистическая гидра - на горе прогрессивному человечеству) столицы на хлебную самостийную Украину.

По прибытии, не дожидаясь фронтовых радостей, мы благополучно дезертировали в заснеженную степь, да не одни, а в полном ротном составе, объявленном позже героически сложившем головы во имя социалистического отечества в неравной схватке с оголтелыми хохлятскими бандами.

Глава 17.

ИЗЫДИ, САТАНА!

"В один из веселеньких

промежутков между Махно

и Тютюником..."

О.Б.

В богатом хатами селе нас чуть не отдубасили веселые усатые хлопцы в широких штанах и барашковых папахах. На крепком хуторе чуть не затоптали трудолюбивые аккуратные немцы- колонисты.

И мы с Остапом, как два холостых волка, разочаровавшиеся в добрых парубках и гарных дивчинах, шли и шли по заметенным снегом шляхам, загодя огибая возможные конфликты и инциденты, помня о мнительности и неразумности "обрезов", об удалом посвисте лихих шашек, об угрюмом чавкающем покалывании замаранных свежим навозом кулацких вил.

Плелись, пока не кончились красноармейские сухари, железнодорожный спирт, вонючая махорка и уворованное сало.

- Выживу - женюсь, - сказал я, проваливаясь по колено в очередную предательскую ямину, забитую снегом.

- Это на ком? - найдя силы на усмешку и помощь мне, спросил Остап.

- Разумеется, на Инге!

- Ответ, достойный не мальчика, но мужа. Давно пора сорвать созревший плод, а то его сорвет другой, более энергичный воздыхатель.

- Она писала, что будет ждать хоть сто лет!

- Думаю, сто лет мы с тобой в условиях, приближенных к гибельным, не протянем, а вот до утра...

И тут, на наше счастье, Бендер заметил впереди какие-то нелепые очертания и тлеющий огонек.

- По крайней мере, обогреемся.

- Зря винтовки на станции выбросили.

- Остен-Бакен, Остен-Бакен... Да нас, наивно вооруженных, уж давно бы закопали на майдане и ни креста, ни звезды не поставили.

- А вдруг там бандиты?

- Сомнительно. Вдали от "железки" им пограбить толком нечего.

- Тоже верно.

- Отложим внутрипартийную дискуссию на следующий раз... Не отставай, жених на выданье!

Едва заметная тропа привела нас к двери, вделанной прямо в срезанный вертикально склон холма. Рядом из узкого оконца сочился тусклый свет.

Бендер, как всегда, решительно долбанул кулаком в крепкое, схваченное железом дерево:

- Эй, люди добрые, есть кто живой?

Мы замерли в ожидании.

За дверью кто-то закряхтел и закашлял.

Воспрявший Бендер сменил кулак на вежливые костяшки пальцев.

- Впустите, Христа ради, обездоленных и обмороженных, безнадежно заплутавших, - взмолился он голосом заблудшей во мраке овцы, отбившейся от стада.

- Изыди, сатана!

Голос из пещеры был тверд и беспощаден.

- Псих, без подделки псих, - зашептал я в ухо озадаченному Остапу.

- Вроде не очень буйный. Ну, укусит разок, зато в тепле, - бендеровский кулак начал совершать амплитуду.