Артем Белоглазов - Да в полымя

Через минуту я уже сидел, поддерживаемый двумя санитарами, а Костя вкачивал мне гремучую смесь собственного приготовления. Разработал он ее давно, когда я и в самом деле мог вновь ускориться после отключения. Но с тех пор организм изрядно сдал, сердце пошаливало, и между ускорениями требовался всё более длительный отдых. А уж искусственными включениями я не баловался лет пять.

– Только не дури, – сказал Костя. – Я тебя прошу. Без геройства, ладно? У тебя давление и пульс запредельные. С такими в реанимацию отправляют. А ты…

– Да пока кто-нибудь доберется до них, понимаешь?!

– Понимаю, – вздохнул Костя, помогая мне встать.

Голова кружилась, мир звенел, наливаясь яркими, ядовитыми красками, спину драли мурашки, кости ломило и будто выворачивало наизнанку. По телу прокатилась кипящая волна, такая жгучая, что не разобрать – лед или огонь. Я покрылся коркой, и она сдавила меня гигантскими тисками. Зуд стал невыносимым. Я уже готовился умереть, когда обруч, стянувший грудь, лопнул. Взгляд прояснился. Звон ушел, и в мир вернулись прежние цвета.

Я побежал к подъезду – понесся метеором. Насколько меня хватит?

Добраться на девятый и спуститься вниз. Просто? Если бы!

Плохо помню, как это проявилось впервые. Да и не хочу вспоминать: сплошной адреналин, страх, липкая от пота кожа, резкая боль в боку – но остановиться, значит, сдохнуть. И я бегу, бегу, бегу.

Помню, возвращался от Машкиных родителей, к которым заглянул после роддома – обрадовать: мальчик! сын! Засиделся допоздна. До дома недалеко, так что – пешком, по свежему воздуху: остудить бурю эмоций. Чувства хлестали через край. Ощущение: могу своротить горы. Вместо этого свернул в темный проулок. Зря.

Я бегу.

Гулкий топот сзади. Гул крови в висках. Кажется, кровь сейчас хлынет носом, изо рта, из ушей. Я не выдержу, упаду на грязный асфальт и буду корчиться под ударами тяжелых ботинок. "Стой, сука!" Этот голос не вычеркнуть из памяти, не вытравить даже кислотой. Наглый, грубый голос припанкованного юнца. Топот ног. Урод с ножом – впереди. Двое его подельников слегка отстали: сопят, матерятся. Повод ничтожен: не хватало денег на выпивку. Одному я съездил по морде, выбивая гнилые зубы, второй огреб пинок под дых и мычал что-то невразумительное. Ну а третий достал "раскладушку".

В глотку будто залили расплавленный свинец, икры чуть не сводит судорогой, сердце – в клочья! Гонит бешеную волну пульса. Кровь на рукаве: ветровка располосована от локтя до запястья. Рука – тоже. Если б не успел закрыться – ухмылялся бы вспоротым горлом. Круги перед глазами. Красная пелена. Упасть и сдохнуть.

Это было восемь лет назад.

Как дурной, вязкий сон. Бежишь. Всё медленнее и медленнее. Спину обдает жарким дыханием. Силы кончаются. Ты больше не можешь сопротивляться. Ты падаешь…

Тогда, восемь лет назад, я не упал. Я полетел.

Наклонившись и придерживая полотенце, я пробирался сквозь дым: густые потоки тянулись к балкону, но легче не становилось. От тяги огонь лишь разгорался; захватывая всё новые площади, крался по плинтусам, карабкался по обоям, обугливал паркет и корежил линолеум.

Волосы на голове трещали, дым разъедал глаза, лицо заливало потом, и он тут же высыхал, стягивая кожу черствой коркой. Легкие жгло, будто туда насыпали углей и хорошенько взболтали. Комната дышала жаром – огромная топка! домна! – а не комната. Я наоборот, еле втягивал воздух. Дико болел затылок: кровь пульсировала резкими, аритмичными толчками, отдаваясь в ушах беспощадным прибоем. Утягивала на глубину, не давая выбраться. Следующая волна – твоя! Твоя! Всё, ты труп. Ты утонул… …встать… хотя бы на корточки… нет… головокружение… тошнота… тьма, тьма… вихри раскаленного песка… я у подножия пирамиды… Вечность снисходительно глядит на ничтожного червяка… задыхаясь, ползу к… ветер стихает…

Я поднялся. Дым стоял плотным туманом, но поодаль, обтекая вязким студнем. Пламя у стены не ярилось – грациозно, мягко изгибалось, меняло формы. Танец его зачаровывал: огонь трепетал золотой бабочкой, складывая и разворачивая свои ослепительные крылья. Подгонял замерший дым, и тот нехотя, неторопливо булькал пузырями.

Глаза пощипывало, но терпимо. Жар едва чувствовался. Я утонул… Умер. Волна достала меня, утащила на дно. Я – посреди грязной болотной жижи. Мертвый… как те "живые мертвецы" из набросков неопубликованной статьи – утрированной, скандально-пафосной, в чем-то демагогической и… правдивой. Жена невзначай увидела исчерканный листок, вчиталась и запретила относить в редакцию. Я спрятал черновик в письменный стол. А потом, чтобы не ругаться с Ниной, отдал неприглядные заметки Виноградову.

Теперь мне чудилось шуршание сминаемой бумаги, тихий треск и выступающие из огня буквы. Они срывались и падали осенними листьями – багряные, желтые, бурые. Складывались в слова.

Игорек, что же ты? Ты зачем одноклассника ударил? И не плачь, боже мой, перестань, пожалуйста! Большой уже, а ревешь… как маленький!

Он меня обзывал дылдой… и еще… и…

Будет, будет. На вот, успокойся.

Прекрати, Лаврецкий! Татьяна Матвеевна, вы же понимаете, так продолжаться не может. Мальчик слишком взрослый, чтобы вписаться в коллектив. Мы отказываемся учить его, на этом настаивают все учителя. Я даже не говорю о постоянных драках, но ведь его постоянно дразнят, высмеивают, и не только одноклассники. Вы должны понять. В классе нездоровая обстановка, уроки вести невозможно. На переменах творится черти что.

Но это уже третья школа. Может, как-нибудь объяснить детям?..

Нет. Забирайте.

Подсознание изволит шутить, растягивая предсмертные секунды в киноаттракцион? Зачем? – прошлое не тревожит меня: я умер. Интересно, скоро начнутся бред и бессмыслица?

Время шло. Требуется актер на роль мужчины в театре абсурда – язвительно проскрипел невидимый конферансье. Ты жив, дуралей! Сварливости ему, то есть – мне, было не занимать. Я очнулся.

Огонь так же плавно колыхался: не резко выброшенным языком хамелеона – ленивой рябью на поверхности озера. Тянул загребущие лапы. Я шагнул к столу и увидел, как впереди, на полках, заставленных разнокалиберными баночками и жестянками, взбурлило пламя. Прыжком набросилось на стенку с книгами, посудой и всяким барахлом, подкатилось к ногам и… обогнув, вцепилось в дотлевающие занавески.

На расстоянии вытянутой руки выгорело всё, я и зажмуриться не успел. Но успел заорать, представив, как вспыхну факелом, как… Рассудок отказывался принимать то, что творилось вокруг. Целый и невредимый, но сильно не в себе, я стоял в огненном кольце.

Бред и бессмыслица? Аттракцион продолжается? Или…