Виктория Угрюмова - Баллада о зонтике в клеточку

Ротонда вышла несколько неуютной, и Аскольд бывал здесь довольно редко, невзирая на то, что господин Загоскин даже написал роман под названием "Аскольдова могила", а затем появилась и одноименная опера. Правда, впоследствии нашлись среди людей такие, кто захотел составить ему компанию; и первым оказался славный декабрист Бестужев-Рюмин. Позднее к ним присоединился сам Соловцов и милый профессор Меринг. Другое дело, что в став призраками, он не так тепло относились к месту своего последнего упокоения, как при жизни. Видимо, живым Аскольдова могила нравилась больше: навевала романтические мысли. Оно и понятно, потому что после прогулки человек обычно отправляется домой, а бедному призраку куда податься? Между прочим, на Петровских аллеях большие сквозняки, и призрак Соловцова, часто навещавший свой любимый театр, как-то неприлично расчихался за кулисами прямо во время выступления. Потом рвал на себе... ну, пытался рвать волосы.

Что касется сквозняков, то многие привидения были закалены гораздо лучше Соловцова - тот же князь Аскольд. Или Куприн.

Александр Иванович боготворил Днепровские склоны, и еще при жизни сделался практически невосприимчив к дующим с древней реки не менее древним ветрам. Аскольд любил слушать его, потому что рассказывал Куприн обо всем на свете ярко, образно и со вкусом. И то, о чем он рассказывал, выходило гораздо лучше, интереснее и добрее, чем бывало на самом деле. Так, в цирк варяги ходили редко, особенно в последнее время. А вместо представлений отправлялись послушать Куприна, который разворачивал перед ними воистину феерическую картину. Да и то - княжьи дружинники были слушателями самыми благодарными: доверчивыми, впечатлительными и неравнодушными, как дети. Цивилизация проскочила сквозь них, так и не сумев испортить. Хуже приходилось, когда варяги в качестве ответной любезности исполняли саги собственного сочинения о событиях последних дней. Особенно дико ложились на музыку сообщения ТАСС и речи государственных мужей, которых в привиденческой среде называли не иначе, чем государственные дедушки.

Тут Аскольд внезапно сообразил, что неприлично глубоко ушел в себя, и домовичок Вася заброшенно погромыхивает рядом пустой посудой.

- Послушай, - осенило Аскольда. - Я преинтереснейшую вещь придумал!

По его торжествующему тону домовой понял, что князя настигла одна из идей, которые прославили его пуще прижизненных деяний.

Князь не стал объяснять своему гостю, что чай-то у него найдется, но вот все остальное, как назло, отсутствует, включая даже сахар невкусный, полусладкий сахар с кусочками веревок и фрагментами дерюжного мешка, добавляемыми в него даже не ради лишнего веса, а исключительно из любви к искусству. Зато знал Аскольд одно местечко, где церемония чаепития была всегда на высоте - прямо как у каких-то японцев. Простых домовых в это место не пускали, но гость князя пользовался привилегиями.

Благословенное для чая место находилось на Кловской ( позже Екатерининской); Аскольд никак не мог выбрать название, которое нравилось ему больше, зато решительно отвергал последнее - Розы Люксембург, так что хоть в этом задача немного облегчалась. Здесь обитала госпожа Обезьянинова - самая любимая любовница миллионера Терещенко. Как известно, Терещенко был крупным сахарозаводчиком, и потому все, что касалось сладостей, госпоже Обезьяниновой было известно досконально. На факт своей кончины эта удивительная дама обратила не слишком пристальное внимание; так и продолжала жить на прежнем месте, принимая гостей и радуясь тому, что их круг только расширился после перехода в иное состояние. Была она не слишком хороша собой, но умна и обаятельна. Даже сварливая на старости лет княгиня Ольга захаживала к ней, но тайком, чтобы не испортить свой, с таким трудом созданный, имидж злобной и коварной старухи, от которой всякого можно ожидать. Чай в доме Обезьяниновой подавался с восхитительным малясным сахаром, тающими во рту крендельками, сдобными булочками со всякого рода начинками, изготовление которых было искусством не меньшим, чем, скажем, ваяние статуй. Сам призрак Родена частенько наведывался к ней в гости и приветствовал призрак повара аплодисментами и криками "манифиг! манифиг!", что по-французски означает, как известно, великолепно.

В соседях у Обезьяниновой ходил граф Уваров, владевший шестнадцатым нумером по это улице. Теперь он гордился тем, что его особняк считается архитектурным памятником. И все же граф постоянно ошивался в Париже. Он и князя с собой как-то затащил, но славному князю, потомку и предводителю гордых викингов, город на Сене пришелся не по душе. Во-первых, и это главное, сразу и бесповоротно разочаровали хваленые французские женщины, которые на проверку оказались сухими и бесцветными, как таранка к пиву третьего сорта. Пиво тоже не заслуживало доброго слова, а Эйфелева башня... Что ж, башня как башня, тем более, что пялиться на нее все время было просто неприлично. Что касается компании, то в Париже с избытком хватало своих призраков; чужаков там не особенно любили, да и говорить Аскольду с большинством было не о чем. Близко сошелся он только с Вильгельмом Завоевателем, клявшим тот день и час, когда двинулся завоевывать Англию. Словом, про Париж было интереснее слышать от других.

Госпожа Обезьянинова оказалась дома.

- Рада видеть Вас, князь, - приветствовала она его, шагая навстречу в шуршащих кринолинах. Это достижение было предметом ее тайной гордости - призрачные кринолины шуршали как настоящие, создавая дополнительное ощущение уюта. - Какими судьбами, ветрогон Вы этакий? Обещались еще на позапрошлой неделе, мы Вас ждали-ждали.

- Виноват! - извинился Аскольд. - Дела, дела.

- Известно, какие у Вас дела, баловник, - шаловливо погрозила прозрачным пальчиком Обезьянинова, - заходите скорее.

Представив Васю, Аскольд пошел на запах и очутился за длинным столом, накрытым белой скатертью с пышной бахромой. Гостей в этот вечерний час было много. Острый взгляд бывшего морского разбойника тотчас отыскал знакомые лица: в дальнем углу примостился некто Бунге владелец первой частной аптеки на Подоле. Был он великим травоведом, и госпожа Обезьянинова обожала его за то, что он всегда приносил с собой какие-нибудь скляночки или мешочки с душистыми растениями, высушенными и измельченными, которые придавали чаю незабываемый вкус. Когда Бунге был еще человеком, подвыпившие призраки варягов немного побушевали у него на Притисско-Никольской, изображая в лицах доблестное взятие Киева. С тех пор почтенный аптекарь побаивался Аскольда и встречал его вымученной и бледной улыбкой. Князь, размахивавший огромным топором, да еще и в рогатом шлеме - высокий, плечистый и мощный - произвел на него неизгладимое впечатление. И хотя последний десятки раз извинялся и объяснял, что это не он виноват, а старая память, да древние вредные привычки, обостряющиеся в полнолуние, к сближению это не привело. Разве что Бунге научился не шарахаться и не забиваться в щели при виде фигуры, обряженной в доспехи и закутанной в плащ с огромным отложным воротником, усыпанным драгоценностями.