Иннокентий Сергеев - Либретто для жонглёра

Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша

- А давайте все сойдём с ума, - предложил на одной из вечеринок известный учитель танцев маэстро Ногиврозь. - Давайте, - сказал Хитроумный Венецианец. - Только не будем сходить с ума по этому поводу. - Ум отличается от зелёного горошка тем, что его можно продать, но нельзя купить, - изрёк Архивариус. И все присутствующие поздравили его с этой редкой для его ума мыслью. Вундеркинд Лимонадус записал в своей записной книжке: "Сойти с ума и легче и труднее, чем сойти с рельсов. Разгадка этого парадокса в том, что с ума сходит обычно человек, тогда как с рельсов сходит, как правило, поезд".

О вере и верованиях

Афина собственными руками сделала первую в истории свирель и бросила её на берегу водоёма. Свирель подобрал Марсий. Так полагали древние греки. Однако Омар аль-Гасан из города Басры утверждал, что свирель эту подобрал вовсе не Марсий, а он сам, Омар аль-Гасан из города Басры. Об этом сообщает историк Валерий. Нам же остаётся верить или не верить.

Дафна

Однажды, пересекая вброд лесную реку, адъютант Зельц увидел танцующую Дафну. Желая поймать её, он протянул к ней руку, но нимфа схватила адъютанта за руку и стащила его с коня в воду. О дальнейшей судьбе адъютанта Зельца достоверно ничего не известно. В лагере он был объявлен дезертиром и с позором расстрелян (заочно). Подобным же образом был пленён римский император Валериан. Царь Шапур впоследствии, вспоминая об этом событии, произнёс такие слова: "Протягивая руку, держись другой за что-нибудь, и покрепче".

....

Неожиданно для себя я обнаружил, что долги могут оказаться весьма неприятным обстоятельством, в особенности, когда ты лишён возможности отдать их. Не то чтобы я был обескуражен, но... несколько растерялся. История эта, в сущности, неинтересная и удручающе банальная, и я далёк от мысли делать из неё какие-либо выводы, тем более категоричные, ведь, в конце концов, всё могло бы быть и иначе, если бы... Если бы мой папа был турецкий султан. И поскольку история эта банальна и неинтересна, стоит упомянуть о ней не более чем вкратце. Я стал подолгу не бывать дома. Я приходил, Элисса подогревала для меня ужин. Мы подбадривали друг друга, и я говорил, что всё это ерунда, что это всего лишь вставной эпизод, пусть даже и неприятный, шутил, что скоро выйду в отставку, и говорил, что впереди у нас целая ночь... И снова уходил. Между тем, всё вокруг стало меняться, и я перестал узнавать то, что прежде было привычным и постоянным. Прежние мои приятели становились просто знакомыми, а то и вовсе уезжали в места столь отдалённые, что письма им нужно было отправлять в международных конвертах, а за телефонные звонки приходили несуразные по денежной сумме счета. В какой-то момент я был близок к отчаянию - тому состоянию, когда даже умопомешательство представляется выходом из положения, едва ли не желанным... Получалось, что я толком никогда и не умел зарабатывать деньги! Всё так изменилось... Я начал лгать Элиссе, понемногу, но всё больше. Я блефовал, говорил, что дела пошли в гору, потом, сдавая позиции, уверял, что пойдут в гору вот-вот... И уже я расплатился со своими долгами и мог вздохнуть свободнее, но появились новые обязательства, и оказалось, что я связан делами, которые должен, обязан завершить, и что могут быть, - как это странно! - дела, от которых я не волен отказаться, и что я вовсе не принадлежу себе... Наверное, к этому можно было бы отнестись... ну хотя бы с юмором. Амадей Гофман каждый день уходил на службу в канцелярию, а вечером возвращался домой, чтобы отправиться в волшебные путешествия. Я вспоминал об этом и говорил себе: "Ничего, вот наступит весна, и всё снова будет как раньше. Нужно только дождаться". Но однажды она не дождалась меня.

Я вернулся домой очень поздно. Я не мог придти раньше. Это правда. Перед кем мне оправдываться? Перед Элиссой? Мы никогда не оправдывались друг перед другом. Перед кем тогда? Перед Богом? Но Он и так знает всё. Она лежала на кровати, почти поперёк, и я понял, что она не просто спит, почувствовал это сразу же, как только вошёл. Всё остановилось. Все часы мира. Я очнулся от звонка в дверь. Оказывается, я вызвал "скорую". Элиссу увезли. А потом стало холодно, и окна были серые. И тогда я понял, что остался один, и что уже утро. Но я ошибался. Утро не наступило.

"Мы были слишком легкомысленны", - сказала однажды Элисса, но сказала это, кажется, сгоряча. Я всегда был таким. Когда я ушёл из больницы, я оставил там все свои вещи, одежду, паспорт... Теперь я ушёл из института за полгода до защиты диплома. Я ещё ни разу ни видел птицу, которая, взлетая в небо, цеплялась бы когтями за дерево, желая взять его с собой. Но Элисса иногда становилась до забавного рассудительна и щепетильна. Я не смеялся над ней. Я сам бываю временами болтливым, иногда рассеянным... Со стороны это, наверное, выглядит забавно и даже смешно... И вот её снова нет со мной.

Я почти не открывал шторы. День может быть серым и пасмурным, только ночь всегда светла огнями своих праздников. Ночь и темнота вовсе не одно и то же. Как я умудрился забыть об этом? Или об этом знала Элисса? Когда она была рядом, мне не нужно было помнить, чтобы знать.

....

На высокой скале над холодным морем, что насылает злобных, вечно голодных псов, грызущих и лижущих камни, на чёрной скале стояла хижина. В хижине этой жил старый больной человек, бывший некогда клоуном в цирковом балагане. Он приютил Ланцелота на ночь. Когда же Ланцелот спросил его, почему он живёт здесь, в таком мрачном и пустынном месте, он рассказал ему историю дракона и замка. На этой скале стоял некогда замок. Раз в сто лет из морских волн появлялся дракон и разрушал его. И приходили новые люди и вновь возводили стены замка и поселялись в нём, и снова приходил дракон и разрушал замок, и убивал всех, кто в нём жил. И вот, никто больше не пришёл восстанавливать разрушенное, и неизвестно, появится ли дракон на этот раз. - Я жду его уже давно, - сказал старый клоун. - И видно, уже не дождусь. - Ты хочешь, чтобы он убил тебя, - догадался Ланцелот. Ночью поднялось сильное волнение, и грозные удары сотрясали скалу. Ланцелот вышел из хижины и увидел дракона. Почти до самого утра бился он с ним и наконец поразил его на смерть. Утром на месте хижины высился прекрасный дворец. Клоун, проснувшись и увидев такое чудо, перепугался и бросился к Ланцелоту. - Что это! - вскричал он. - Наяву ли я это вижу? "Никогда прежде не было такого прекрасного дворца в этой стране, никто не сумел бы построить ничего подобного", - сказал он. - "Кто же сотворил это чудо за одну только ночь?" Ланцелот рассказал ему о ночном сражении и показал на мёртвое тело дракона, ставшее добычей псов-волн. Клоун склонил перед Ланцелотом голову. - Этот замок по праву принадлежит тебе, - сказал он. - Ты должен жить здесь и быть моим господином. - Зачем мне это? - отвечал Ланцелот. - Я не знаю, придёт ли из моря новый дракон, но я не хочу ждать его каждую ночь и всегда быть готовым к бою. Может быть, я убью его, и наградой мне будет дворец еще прекраснее этого, и тогда придёт новый дракон, сильнее тех, что были до него, и так будет продолжаться до тех пор, пока какой-нибудь из них не убьёт меня. Зачем мне это? Разве здесь моя родина? И сказав так, он простился со стариком-клоуном и покинул это место, и ушёл прочь.