Филип Фармер - Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)

Внезапно одна из женщин застонала. Она опустилась на колени, запрокинула назад голову и испустила вопль, похожий на волчий вой. В тот же момент у реки ей ответил мужской голос.

Эти два вопля стали сигналом — или, скорее, ключом, который начал отпирать человеческие уста.

Мужчины, женщины, дети принялись кричать, плакать, царапать лица ногтями, бить себя в грудь, падать на колени и воздевать ввысь руки в молитве, бросаться навзничь, пряча лица в траве, кататься по земле, скулить как собаки и выть подобно волкам.

Ужас охватил Бартона. Ему захотелось упасть на колени и молиться о спасении в этот день Страшного Суда. Он жаждал милосердия. Он страшился увидеть ослепительное лицо Бога, которое могло появиться над вершинами гор — грозное и более яркое, чем солнце. Он не был столь невинным — или столь храбрым — как казалось ему раньше. Страшный Суд представлялся ему настолько ужасным и всецело окончательным, что он не мог вынести даже мысли о нем. Когда-то во сне ему привиделось, как после смерти он предстал перед Богом. Нагой и ничтожный, он в полном одиночестве стоял посреди огромной равнины, напоминающей эту. И вот Бог, огромный, как гора, двинулся к нему. И он, Бартон, не сошел с места. Он бросил вызов самому Богу!

Он не видел здесь следов божества, но все же бросился бежать, словно стремился спастись от занесенной над ним карающей десницы. Он мчался по равнине, натыкаясь на одних, сбивая с ног других, перепрыгивая через третьих; его руки вертелись как крылья ветряной мельницы и прикрепленный к запястью цилиндр описывал круги в воздухе. Дикий вопль загнанного зверя сорвался с его пересохших губ:

— Нет! Нет, о боже!

Вскоре он настолько запыхался, что не мог больше кричать; руки и ноги налились свинцом, воздух обжигал легкие, а сердце стучало как барабан. Бежать дальше не было сил, и он свалился наземь под первым же деревом.

Через несколько минут он сел и взглянул на равнину. Крики и вопли толпы слились в один ужасный гул. Большинство людей пытались что-то сказать, хотя их никто не слушал. Бартон не мог различить ни одного отдельного слова. Некоторые мужчины и женщины обнимались и целовались, словно были знакомы всю предшествующую жизнь; казалось, что, прикасаясь друг к другу, они стремятся удостовериться в подлинности и реальности произошедшего.

Среди огромной толпы можно было различить множество детей, лет пяти и старше. Одни рыдали, уткнувшись лицом в траву; другие, тоже плачущие, сновали среди взрослых, стараясь заглянуть им в глаза — очевидно, искали родителей.

Дыхание Бартона стало ровнее. Он встал на ноги и оглянулся. Над ним простирала ветви красная сосна (иногда ошибочно называется норвежской), достигавшая в высоту двухсот футов. За ней находилось дерево, которое он никогда раньше не видел; он сомневался, что нечто подобное когда-либо существовало на Земле. У этого дерева был толстый, покрытый наростами, черный ствол, возносившийся на три сотни футов вверх, и множество массивных веток с треугольными огромными листьями, зелеными, с красными прожилками. Остальные деревья, теснившиеся на склоне холма, напоминали белые и черные дубы, ели, тисы и кедры.

Подлесок состоял из высоких, тонких, похожих на бамбук растений; все пространство, свободное от деревьев, покрывала трава трехфутовой высоты. Ни птиц, ни животных, ни насекомых не было видно.

Бартон огляделся в поисках подходящей палки или дубины. Он не имел ни малейшего понятия, что будет следующим в повестке дня, но всегда считал, что если человечество оставить без присмотра, оно быстро вернется к своему нормальному состоянию. Как только пройдет первое потрясение, люди вновь займутся своими проблемами. А это, как всегда, означало, что сильные начнут вколачивать в слабых уважение к установленным ими правилам игры.

Он не нашел ничего, что могло бы послужить оружием. Затем ему пришло в голову, что в этом качестве с успехом можно использовать серый цилиндр. Он стукнул им по стволу дерева, и хотя сосуд был очень легким, его корпус выдержал сильный удар.

Бартон поднял крышку, закрепленную с одной стороны на петле. Примерно посередине цилиндр пересекала пластина с шестью отверстиями, расположенными по кругу. В эти прорези были вставлены миски, глубокая чаша, похожая на шейкер, и прямоугольный контейнер. Сейчас вся эта посуда была пустой. Он закрыл крышку. Несомненно, в свое время он узнает, для чего предназначен этот цилиндр.

Он провел ладонью по упругой коже груди, потом ощутил под пальцами твердую выпуклость ребра. Что бы ни случилось в дальнейшем, воскрешение из небытия, очевидно, не повлияло на хрупкое равновесие человеческого тела. Все было на своем месте — и кости, и кровь, и плоть. И хотя он еще в какой-то степени ощущал себя отрешенным от реальности — как будто его отключили от нормального хода мировых событий — он уже вполне оправился от потрясения.

Он почувствовал жажду.

Он должен спуститься к реке и напиться; по-видимому, вода в ней не ядовитая. При этой мысли он криво усмехнулся и привычным жестом провел пальцем по верхней губе. Наткнувшись на гладкую кожу, он с разочарованием вспомнил, что его пышные усы исчезли. О да, конечно, вода в реке не отравлена. Что за нелепая мысль! К чему возвращать мертвецу жизнь только затем, чтобы снова убить его? И все же он еще долго стоял под деревом. Ему совсем не хотелось идти назад, к реке, сквозь эту бессмысленно гомонящую, истерически рыдающую толпу. Здесь, вдали от людей, он освободился от ужаса и паники, затопивших их подобно морским волнам. Но если он отважится нырнуть туда, его снова могут захлестнуть эмоции толпы.

Он заметил, как какая-то фигура отделилась от скопища обнаженных тел и медленно побрела к нему. Он увидел, что то был не человек!

И только теперь Бартон полностью осознал, что такой День Воскрешения не могла бы предсказать ни одна из сотен земных религий.

Бартон не верил в бога, изображаемого христианами, мусульманами, индусами или приверженцами любой другой известной ему религиозной доктрины. По сути дела, он сильно сомневался в существовании какого-либо Верховного Создателя. Он верил только в Ричарда Френсиса Бартона и еще в нескольких своих друзей. И он был твердо убежден в том, что когда умрет, мир для него прекратит свое существование.

Когда он пробудился от смерти в этой долине у реки, ему трудно было опровергнуть сомнения, существующие у каждого человека, который, по крайней мере, в детстве ощутил влияние религии и провел всю жизнь в обществе, где наличие религиозных воззрений считалось нормой.