Филип Фармер - Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)

— Почему вы так думаете?

— Я заглянул внутрь. Там лежат терелки и чашки — сейчас, правда, пустые. Не, очевидно, их создали для того, чтобы наполнять пищей.

Ощущение нереальности, преследовавшее Бартона, несколько ослабло. Это существо — этот таукитянин! — рассуждал так прагматично, так осмысленно, что стал тем якорем, который сумел закрепить мятущийся корабль его разума. И, несмотря на откровенную чужеродность этого создания, оно казалось дружелюбным и искренним; это согревало душу Бартона. Кроме того, любое существо, представляющее цивилизацию, способную преодолеть миллионы миль межзвездного пространства, должно обладать очень ценными знаниями и способностями.

От толпы стали понемногу отделяться другие люди. Группа примерно из десяти мужчин и женщин медленно брела к ним. Некоторые разговаривали, другие шли молча, широко раскрыв глаза. Было непохоже, что у них имелась какая-то определенная цель. Их просто несло куда-то, как облако, гонимое ветром. Подойдя ближе, они остановились.

Внимательный взгляд Бартона упал на мужчину, который плелся в конце группы. Монат, совершенно очевидно, не являлся человеком, но и этого парня трудно было отнести к роду Гомо Сапиенс. Вид его напомнил Бартону иллюстрации в книгах по естественной истории, изображавшие предполагаемый облик неандертальцев. Ростом около пяти футов, приземистый и очень мускулистый, он низко склонил голову на могучей шее. Его лоб

был низким и скошенным назад, череп — узким и продолговатым. За огромными мясистыми веками прятались темно-коричневые глаза. Нос представлял собой комок плоти, окружавшей ноздри. Выпирающие кости челюсти словно выворачивали наружу тонкие губы. Когда-то его тело покрывала шерсть — наверное, столько же густая, как у любой обезьяны, но сейчас, подобно всем остальным, он был лишен волосяного покрова. Его огромные руки казались способными выжать воду из камня. Он непрерывно оглядывался, как будто опасался, что кто-то может наброситься на него сзади. Люди сторонились его.

Вскоре, однако, к неандертальцу подошел высокий мужчина и заговорил с ним по-английски. По-видимому, он не надеялся, что слова его будут понятны — тут, подумал Бартон, скорее имеет значение дружеская интонация голоса. Подошедший был мускулистым юношей шести футов роста. Лицо его, с зелеными глазами, освещенное улыбкой, показалось Бартону очень привлекательным.

Юноша снова что-то сказал и усмехнулся. Сообразив, что к нему обращаются, древний человек отпрянул чуть в сторону и настороженно посмотрел на говорившего из-под низких, выдающихся вперед надбровий. Затем он тоже улыбнулся, обнажив огромные желтые зубы, ударил себя в грудь и произнес фразу на незнакомом Бартону языке; она прозвучала приблизительно как «Каззинтуйтруаабамз». Позднее Бартон узнал, что это было его имя и что оно означало «Человек-Который-Убил-Длиннозубого».

В группу входили еще пять крепких парней и четыре женщины. Двое мужчин знали друг друга еще при жизни на Земле, и один из них являлся супругом невысокой смуглой женщины. Все они были итальянцами или словенцами, жителями Триеста, умершими около 1890 года. Раньше Бартон никого из них не знал.

— Эй, приятель, — обратился Бартон к мужчине, говорившему по-английски. — Подойдите сюда. Как вас зовут?

Мужчина нерешительно приблизился к нему и произнес с ярко выраженным акцентом, характерным для жителей среднезападных штатов:

— Вы англичанин, не так ли?

Бартон протянул руку.

— Да. Я — Бартон.

Парень поднял лишенные волос надбровья, наморщив лоб.

— Бартон? — он наклонился вперед, всматриваясь в лицо своего собеседника. Затем произнес словно про себя. — Трудно сказать. .. Быть этого не может... — Он выпрямился и слеша склонил голову. — Меня зовут Питер Фригейт. Ф р и г е й т.

Оглянувшись на Моната, он натянуто продолжал:

— Не могу сказать определенно... Все так возбуждены, обескуражены. У меня самого такое ощущение, будто я распался на отдельные части. Но... мы здесь... снова живы... снова молоды... и не в аду... во всяком случае, пока. Я родился в тысяча девятьсот восемнадцатом, а умер в две тысячи восьмом — из-за того, что сотворил этот пришелец... Хотя я не виню лично его... ведь он только защищался...

Голос Фригейта перешел в шепот. Он нервно улыбнулся Монату.

— Вы знакомы с ним? — спросил Бартон, указывая на Моната.

— Не совсем, — немного помявшись, ответил Фригейт. — Я, конечно, видел его по ТВ... много слышал и читал о нем.

Он протянул руку так, словно ожидал, что она будет отвергнута. Монат улыбнулся, и они обменялись рукопожатием. Потом американец повернулся к Бартону:

— Мне кажется, нам стоило бы держаться вместе. Так безопаснее.

— Почему? — спросил Бартон, хотя причина ему была достаточно ясна.

— Вы же знаете, какими низкими могут быть люди, — ответил Фригейт. — Как только они привыкнут к новому положению дел, тут же начнется борьба за женщин, еду и вообще за что угодно, представляющее ценность в глазах алчных мерзавцев. И я полагаю, что нам следовало бы подружиться с этим неандертальцем... или кто он там еще. Такие парни будут незаменимы в драке.

Казз — так его назвали впоследствии — казалось, жаждал, чтобы его приняли в компанию. Но, в то же время, он подозрительно озирался, когда кто-нибудь оказывался слишком близко к нему.

Мимо них прошла женщина, снова и снова монотонно бормоча по-немецки:

— Боже мой, что я такого сделала, чем я обидела тебя?

Какой-то мужчина, размахивая кулаками, кричал по-

еврейски:

— Борода! Моя борода!

Другой вопил на словенском, показывая на свои половые органы:

— Из меня сделали еврея! Еврея! Только представьте себе! Нет, этого мне не вынести!

Бартон скривил губы в презрительной усмешке и проворчал:

— Этому болвану даже не пришло в голову, что его, может быть, сделали магометанином или австралийским аборигеном, а то и древним египтянином! Ведь все эти народы тоже практиковали обрезание.

— А что он кричал? — поинтересовался Фригейт.

Бартон перевел, и молодой человек рассмеялся.

Какая-то женщина пронеслась вверх по склону холма. Она трогательно пыталась прикрыть руками грудь и лобок.

— Что они могут подумать? О боже! Что они подумают? — повторяла она, скрываясь за деревьями.

Мимо прошли мужчина и женщина. Они говорили по-италь-янски настолько громко, словно их разделяла широкая автострада.

— Не может быть, чтобы мы находились на небесах... Я знаю, о боже мой, я знаю! Я видела его здесь, этого Джузеппе, а ты знаешь, какой он порочный человек... Он должен был бы гореть в адском пламени! Я знаю... знаю... Он обкрадывал казну, был завсегдателем всех борделей, часто напивался до смерти... а теперь он здесь... здесь!.. Я знаю... я знаю...