Виктор Меньшов - Храм Василия Блаженного

Раньше по дороге ходили вечерами, возвращаясь из кино, которое привозили в пятницу в Березняки, в субботу - в Кукушкино, а в воскресенье в Мытарино. Вот и ходили те, кто понетерпеливее, да кто помоложе, в субботу в Кукушкино. Потом сидели в воскресенье в мытаринском клубе и заранее вслух рассказывали о том, что сейчас произойдет на экране.

Теперь кино не возят, говорят, что даже дорога не окупается, невыгодно. На машинах по дороге тоже, у кого они и есть, машины, без нужды не гоняют. Бензин дорог.

Даже про лошадей вспомнили, а то уже в деревнях совсем про них позабыли, не помнят даже, с какой стороны хомут на лошадь прилаживают. Да только и лошадь, хотя ей бензин и не нужен, кто ее зазря гонять будет? Лошадь - она кормилица. Она и пашет, она и возит, с ней в огород, и в лес за дровами. Да мало ли что по хозяйству нужно?

Вот так получилось, что по дороге совсем ездить перестали. Пробежит изредка припозднившаяся стайка мальчишек, которым в темноте боязно по лесу идти. А бегают мальчишки из поселка в поселок подразниться со сверстниками, да силенками померяться. Не со зла. Стенка на стенку на Руси и взрослые хаживали, деревня на деревню выходили. Только было это от избытка силушки молодецкой, а не от избытка зла на соседей, которым в случае нужды первыми на помощь приходили.

По новым временам у взрослых, если и есть что в избытке, так только не силенка, ее лишней нет. Если только у пацанов, которым все нипочем, сил и энергии в избытке.

Стоят на околице, в кучку сбившись, мытаринские пацанята, а вокруг, подкараулившие их и заставшие врасплох, кукушкинские мальчишки, которых намного больше. И тут мытаринские расступаются и выталкивают вперед Ваську, которого перед этим старательно прятали за спинами, поскольку характером он кроток и не любит, когда его бьют, хотя и терпит, если в мальчишечьих играх в запале ему иногда перепадает лишку.

Сам он никогда не дерется, хотя силой обладает просто чудовищной. И вот выпихивают его вперед, он не желает, рычит и упирается, тем самым еще больше повергая в трепет кукушкинских, особенно этим рычанием.

Но вот его все же выпихнули. Стоит он, среднего роста, в плечах невероятно широк, руки свисают почти до земли, пиджак ему короток и из рукавов свисают два кулака, размером с хорошую тыкву каждый. Кукушкинские резко теряют уверенность в победе, несмотря на явный численный перевес.

- Не бойся, - уговаривают они друг друга. - Это он только с вида такой страшный, а так он не дерется даже, мне братан говорил...

- Тебе говорил, вот ты и иди, стукнись с ним. Боишься?

- Ничего я не боюсь! Мне братан говорил...

- Вот и не боись, а с каким фингалом твой братан в прошлый раз из Мытарино пришел, мы все видели, такой фингалище - шапкой не прикроешь! Не зря его твоя мать на улицу не пускает, на него даже посмотреть больно.

- Это его Петька Клещ так треснул, а не этот!

- Рассказывай! Петька! Так тебе и поверили! Такой фингал только Кинг-Конг может поставить!

Так и не решившись напасть, кукушкинские, после ленивой словесной перепалки, уходят, пригрозив еще вернуться и заловить в следующий раз мытаринских тогда, когда они будут без снежного человека.

Мытаринские пацаны признали Ваську своим навсегда. Уже несколько поколений мытаринских мальчишек выросло и пробегало по кустам вместе с Васькой. Многие вчерашние и позавчерашние его дружки по играм и забавам сами стали отцами, некоторые уже и дедами, а Васька, приятель их детства, все по сараям прыгает, да по кустам в салки гоняет.

Ваську вообще в поселке никто и никогда не обижал и не дразнил. Тем более, что и сам Василий никогда ни на кого не обижался, всегда и всем готов был помочь в меру своих возможностей, так что хорошо относиться к нему было совсем даже не обременительно.

Вот так и вырос Васька, как трава у забора.

Вырос потихоньку и поселок. Особенно за последние годы, когда с грохотом и треском рухнул наш нерушимый, и поехали новые люди со всех концов бывшего Союза, понастроили новые дома. Ехали в эти тихие места из Армении, из Таджикистана, из Чечни. И стали приезжие селиться и строиться на двух концах поселка.

Вернее, строиться стали одни, другим даже сарай построить не на что было.

Поначалу местные всем приезжим одинаково сочувствовали, мол, бедные люди, сорвала их с места война, да междоусобица. А потом пригляделись, не все такие уж и бедные.

На дальнем конце села, недалеко от кирпичных домов, подбираясь к оврагу и огородам, скупая участки и старые развалюхи, безжалостно рушили и возводили на их месте двух и трехуровневые хоромы с гаражами, банями, и хрен его знает с чем еще, да такие палаты каменные, что в поселке раньше ни у кого таких не было.

Но большинство приезжих были такие, кому не то, что жилье купить, приготовить поесть не на чем было. Особенно много таких ехало из Чечни. На них смотреть было больно: приезжали, бывало, все имущество на себе имея. Там их боевики-чеченцы грабили, из домов выгоняли, по дороге сюда - казачьи лихие кордоны пощипали, да порой так, что и перьев не оставили. Безжалостно крали остатки их скудного барахлишка на забитых битком вокзалах всякие мерзавцы.

Вот эти обворованные, оглушённые бедой и кругом ошельмованные бедолаги селились на другом краю, в вагончиках, которые привезли сюда военные. Вагончики, это конечно лучше, чем на голой земле спать, в них и печи, работающие на мазуте, стояли, но все же, как ни крути, - вагончики не дом. Спросили у военных, которые вагончики эти ставили, как же дальше будет? Те только плечами в ответ пожали и уехали.

Те, кто в вагончиках жили, быстро с местными перемешались, прижились, нашли общий язык и были приняты за своих. А вот те, что с дальнего конца, те особняком держались. За их высокие, диковинные в здешних местах, заборы, которые выше окон, поселковые в гости не хаживали. Их и не приглашали, да они и сами не напрашивались.

Работали на строительстве домов мужики поселковые: стены возводили, воду подводили, дворы плитами выкладывали. Но и они про этих поселенцев говорили без желания, на работу к ним шли неохотно, хотя и платили они хорошо и исправно.

Просто с попадавшими туда людьми что-то происходило. Они становились угрюмыми, молчаливыми и замкнутыми. И никто из них ничего не рассказывал, что же там такое за заборами этими высокими. Только Костя-сантехник как-то ответил нехотя на расспросы о приезжих:

- Что они за люди - не знаю, только нас они за людей не считают. Я им целый день сантехнику монтировал, по ниточке все выводил, душу в работу вложил. А мне даже спасибо не сказали, сунули молча деньги и поскорее за ворота выставили. Когда я на кухне у них с трубами возился, а потом во дворе, за мной пацан ходил, лет двенадцати. Он за собой стул таскал и тарелку с яблоками, которые грыз, чтобы не скучно было за мной следить, чтоб я не спёр чего...