Евгений Велтистов - Глоток солнца.Записки програмиста Марта Снегова

Ты знаешь, мамочка, что за меня беспокоиться не надо. На высоту я не лазаю, работаю поваром. Когда я сюда приехал, уже стоял поселок и была нормальная жизнь. А до меня ребята попробовали таежной закуски: пробивались через болота, горы, бурелом. Лошади в тайгу не шли — боялись мошки, тащили их силой. Тропы показал старик медвежатник. А дальше надо было рубить просеки, копать землю, переплывать дурные, бунтующие весной реки и даже учиться правильно держать лопату — многие не умели. Диабаз долбили вручную, жгли на камне костры и лили воду, чтоб трескался быстрее. А однажды весной, в половодье, наш участок отрезало от всего мира, — так ребята пробирались за продуктами по проводам. Но это было до меня.

Как-то зимой приехали французы, киноработники; они знакомились с тайгой, чтоб снимать фильм. Стоял мороз под пятьдесят, французы были укутаны до бровей. Спрашивают: «Кто здесь хозяин — медведь?» — «Бульдозер», — говорят им. «О, бульдозер! Познакомьте нас с теми, кто работает на бульдозере». Приехали французы на наш участок. А ребята как раз собирались под выходной в город. Ну, выскочили из дома, умывались снегом. Французы ахнули — и сразу фотографироваться на память. Так и снялись: они в тулупах, а ребята в майках. Эту фотографию я тебе посылаю. Здесь все, о ком я тебе рассказал. Твой сын Сережа».

Осторожно держал я рукописи. Я не читал газет тех лет, но думаю, что они прославили не всех героев. Их было в миллионы раз больше, обыкновенных людей необыкновенного времени, — так назвали середину прошлого века. Они открывали мне свою душу. Они смотрели на меня с фотографий, висящих на стенах, и как бы спрашивали: а что сделал ты?… Я растерянно взирал на старые картины — они сохранили их дела: плотины, заводы, города. Это были памятники. Вдруг я вспомнил, как Рыж, удивленно взмахивая ресницами, дышит в экран, как он бережно держит на ладони то серебристую трубку ракеты, то неуклюжий экскаватор, то таинственно мерцающий кристалл и говорит: «Это Они делали для нас. Верно, Март?».

Я ушел из музея, оставив Лену среди папок. Она разбирала их, чтоб передать живое слово истории в Центр Информации Земли. В эти часы она забыла, что над островом стоит облако, и я не сказал ей ничего, не стал напоминать, что на свете, кроме доброты и отваги, еще существует зло.

Это Они делали для нас…

Верно, Рыж, как просто и точно ты сказал. Я хорошо представлял этих людей. Видел, как широко шагает в сапогах бригадирша Масягина и думает, какие богатырские имена дать близнецам; как лежа курит папиросу за папиросой вертолетчик Андриан, курит и смотрит в темный угол, а видит белый город на излучине и сына Андрейку под березой — всего, с головы до ног, в маленьких солнцах; как идет по проводу над голубой водой повар, совсем еще мальчик, как он счастлив оттого, что дурные реки отрезали их участок от всего мира, и он идет по проводу и сочиняет письмо маме, от которой ничего не умеет скрывать. Эти трое и тысячи других, неизвестных мне, мечтали построить новый город — я знаю, даже не читая их писем: ведь города уже стоят на своих местах.

А я? Какой город хотел построить я? Когда родители улетали на Марс, я просил взять меня с собой: я хорошо представил аккуратные домики, покрытые прозрачным куполом, и один из них — моя школа, к нему ведет песчаная дорожка. Мама, как и я, смотрела печальными глазами на отца, но он точно знал, что там нет школы с желтой дорожкой. И пока они строили эту школу, я вырос, и теперь мне нужен большой машинный зал, чтоб показать свое умение. Нет, даже не машинный зал, а маленькая комнатка на лунной станции, откуда я буду передавать Симу добытую мной информацию. А если уж говорить совсем откровенно, мне нужно только одно кресло, и больше ничего. Только одно кресло в ракете солнечной экспедиции. Тогда меня не будет грызть совесть, что вот уже восемнадцать, а я так и не построил город.

Они стояли на своих местах — столетние сибирские города — в излучинах рек, на берегах таежных морей, на крутых боках серебряных и железных гор, а людей, которые их строили, уже нет. Не смотри на меня такими грустными глазами, Рыж, это так — жизнь имеет свой финиш. И лучше долбить день и ночь диабаз, жечь его огнем и поливать водой, чем проспать свои годы, надеясь, что кто-то преподнесет тебе бессмертие. Это великий обман, Рыж, ты понимаешь? Жизнь — движение, она без остановок. Пока я не столкнулся с облаком, я вообще не знал, что такое страх; но мой страх — это не страх, а мучительное беспокойство, боль за тебя, за Леху, за Каричку, за всех маленьких и больших детей.

Ты извини меня, Рыж, что я позвал тебя в этот мрачный машинный зал. Уже ночь, и грустно быть одному с бездушными автоматами. Ты только поверь, что я не предатель, я это докажу. Я сознательно путаю ленты и аккуратно записываю все, что делает облако. Доктор Наг, кажется, разгадал мою хитрость, но он не хочет ни во что вмешиваться. Он только бросил на ходу: «Подопытный уже два сеанса без сознания». Когда я начинаю его жалеть — этого ни в чем не виноватого Килоу, — я вспоминаю Гришу Сингаевского. Мне кажется, Гриша говорит: «Ты должен передать людям эти записи. Ты должен прийти к финишу первым даже без гравилета». Да, я должен — я это знаю; а потом я вернусь за Сингаевским.

Тебе пора спать, Рыж. Мне осталось перевести записи в маленький блок и спрятать его в карман комбинезона. Пусть тебе приснятся говорящие байкальские рыбы — они мастера рассказывать удивительные истории.

На рассвете в зал заглянул доктор Наг. Увидев, что я сижу за пультом, он вошел.

— Слышали новость? Совет потребовал снять защитное поле.

— Что ответил Гарга?

— Ничего. Заперся в студии и сидит там.

— Совещаются?

— Наверно. Совет объявил, что построенные установки могут разрядить облако. Я поспешно натянул комбинезон.

— Вы куда? — спросил Наг.

— Предупредить рыбаков, пока они не выехали. Вдруг облако решит снять поле… Лед начнет трескаться!

— Вы славный парень, — сказал Наг.

— Вы мне во многом помогли, доктор. Спасибо.

… Все же я опоздал: рыбаки уехали в море.

Отец Лены, спокойно выслушав меня, позвонил на радиостанцию и приказал вернуть мобили. Не удивился он и моей просьбе.

— Выход с острова есть, — ответил он, подумав. — Пещера в скале Она проходит под силовым полем. А по сопкам не проберешься, пока не снята блокада.

Он одевался обстоятельно — шерстяные носки, сапоги, меховой жилет, полушубок. Я умолял его глазами: быстрее! Он, кажется, понял и, заказывая дежурный мобиль, сказал:

— Не через десять минут, а сейчас. Я благодарно кивнул.