Вероника Рот - Четыре. История дивергента

На следующее утро я принимаю холодный душ, но не для того, чтобы сохранить горячую воду, как это рекомендуется во фракции Альтруизма, а потому, что он охлаждает мою спину. Я медленно надеваю свободную и простую одежду Альтруизма и встаю перед зеркалом, чтобы обрезать волосы.

– Позволь мне, – говорит отец, показавшись в другом конце коридора. – Ведь сегодня у тебя Церемония выбора.

Я кладу машинку для стрижки на выступ от выдвижной панели и пытаюсь выпрямиться. Отец встает позади меня, и я отвожу взгляд, когда машинка начинает жужжать. У лезвия только одна насадка – для мужчин-альтруистов есть лишь одна приемлемая длина волос. Я вздрагиваю, когда отец придерживает мою голову, и надеюсь, что он не замечает моей паники. Меня пугает даже его легкое прикосновение.

– Ты знаешь, что будет, – изрекает он и закрывает мое ухо левой рукой, проводя машинкой по моему черепу. Сегодня он боится поцарапать мою кожу, а вчера заявился ко мне с ремнем. Внезапно по моему телу словно разливается яд. Как забавно! Мне уже смешно. – Будешь стоять, пока тебя не вызовут, затем выйдешь вперед и возьмешь нож. Сделаешь надрез и капнешь кровью в нужную чашу. – Наши глаза встречаются в зеркале, и на его губах появляется подобие улыбки. Он касается моего плеча, и я понимаю, что теперь мы почти одинакового роста и одинаковой комплекции, хотя я до сих пор чувствую себя очень маленьким по сравнению с ним.

Он мягко добавляет:

– Боль от надреза быстро исчезнет. А когда ты сделаешь выбор, все закончится.

Интересно, он вообще помнит, что случилось вчера? Или он убрал недавнее воспоминание в специальный отдел в своем мозгу, отделив чудовище от заботливого отца? Но у меня подобного разделения нет, и я вижу все его личности, наслоенные одна на другую – монстра и отца, главу совета и вдовца.

Вдруг мое сердце начинает биться как бешеное. Лицо горит, и мне едва удается совладать с собой.

– Не переживай, я как-нибудь перетерплю боль, – отвечаю я. – У меня накоплен большой опыт.

На мгновение я вижу в зеркале его пронзительный взгляд, и вся моя злость улетучивается, уступая место привычному страху. Но отец спокойно выключает машинку, кладет ее на выступ и спускается по лестнице, оставив меня, чтобы я подмел обрезанные волосы, стряхнул их с плеч и шеи и убрал машинку в ящик в ванной.

Когда я возвращаюсь в комнату, то просто таращусь на растоптанные вещи на полу. Я аккуратно собираю их в кучу и кладу в мусорную корзину рядом с письменным столом. Поморщившись, я встаю на ноги. Мои колени дрожат. Несмотря на никчемную жизнь, которую я себе уготовил, на разрушенные остатки того немного, что у меня было, я решаю, что мне нужно выбираться отсюда.

Это сильная мысль. Я чувствую, как ее мощь звенит во мне будто колокольчик, поэтому я обдумываю ее снова. Мне нужно выбираться.

Я подхожу к кровати и просовываю руку под подушку. Скульптура моей мамы по-прежнему лежит в безопасности – ярко-голубая и блестящая в утреннем свете. Я ставлю ее на стол, возле стопки книг и покидаю комнату, закрывая за собой дверь.

Я слишком нервничаю, чтобы есть, но внизу я все равно запихиваю кусок тоста в рот, чтобы отец не задавал никаких вопросов. Лучше не волноваться. Теперь он делает вид, что меня не существует. Он притворяется, что не видит, как я дрожу всякий раз, когда наклоняюсь, чтобы поднять крошки с пола.

Нужно выбираться отсюда. Три слова теперь стали моей мантрой. Вот единственное, за что я могу уцепиться.

Отец заканчивает читать новости, которые фракция Эрудитов публикует по утрам, а я заканчиваю мыть посуду, и мы молча выходим из дома. Мы шагаем по тротуару, и он улыбается нашим соседям. У Маркуса Итона все всегда в идеальном порядке. Не считая его сына. Конечно, я не в порядке, я в вечном хаосе.

Но сегодня я этому рад.

Мы залезаем в автобус и встаем в проходе, чтобы другие могли сесть вокруг нас – идеальная картина, иллюстрирующая почтение альтруистов. Я наблюдаю за тем, как другие вваливаются в салон – шумные парни и девушки-правдолюбы, эрудиты с напускно-умными минами. Альтруисты встают, уступая свои места. Сегодня все едут в одно место – во «Втулку», черная колонна которой чернеет вдалеке. Ее шпили вонзаются в небо.

Когда мы добираемся до «Втулки» и направляемся ко входу, отец кладет руку мне на плечо, вызывая болевые разряды по всех моих мышцах. Мне необходимо сбежать. Боль только стимулирует эту отчаянную мысль, которая гудит в моем сознании. Я упрямо преодолеваю ступеньки лестницы, ведущей в зал, где намечена Церемония выбора. Мне не хватает воздуха, но не из-за ломоты в ногах, а из-за слабого сердца, и мне делается хуже с каждой секундой. Маркус уже стирает капли пота со лба, а остальные альтруисты, как по команде, стискивают губы, чтобы не сопеть слишком громко, опасаясь показаться недовольными.

Я поднимаю глаза к лестнице, которая маячит передо мной, и не могу думать ни о чем, кроме последнего шанса на побег.

Мы поднимаемся до нужного этажа, и все на миг замирают, чтобы задержать дыхание перед тем, как войти. В зале тускло, окна зашторены, стулья расставлены вокруг чаш со стеклом, камнями, углем и землей. Я оказываюсь в очереди между девушкой-альтруисткой и парнем из фракции Товарищества. Маркус встает передо мной.

– Ты знаешь, что делать, – бурчит он себе под нос. – Ты знаешь, какой выбор – правильный. Я в тебе уверен. – Я опускаю голову и молчу. – Скоро увидимся, – говорит он, отходит в сторону секции Альтруизма и садится в переднем ряду рядом с главами совета. Постепенно люди начинают заполнять зал – те, кому предстоит сделать выбор, жмутся с краю, а зрители устраиваются на стульях посередине.

Двери закрываются, и воцаряется тишина. Представитель совета от фракции Лихачества направляется к трибуне. Его зовут Макс. Он обхватывает руками кафедру, и даже со своего места мне видно, что все его костяшки в синяках.

Лихачей учат драться? Наверное, да.

– Добро пожаловать на Церемонию выбора, – произносит Макс, и его звучный тембр сразу же заполняет зал. Ему не требуется микрофон – его голос достаточно громкий и сильный, чтобы проникнуть в мой череп и целиком окутать мозг. – Сегодня вы выбираете свои фракции. До этого момента вы шли по пути своих родителей и жили по их правилам. Сегодня вы обретете свой собственный путь и будете сами устанавливать правила.

Не сомневаюсь, что мой отец презрительно кривит губы во время этой типичной для лихача речи. Мне хорошо известны его привычки, и я едва не начинаю гримасничать, хотя и не разделяю его чувств. У меня нет какого-то особого мнения насчет лихачей.

– Давным-давно наши предки поняли, что каждый из нас несет ответственность за зло, существующее в мире. Но люди не смогли прийти к единому ответу на вопрос: «Что такое зло?» – вещает Макс. – Одни считали, что корень зла – ложь…