Жан ля Ир - Сверкающее Колесо

— Совершенно верно! — ответил Ахмед-бей. — Все это земное; единственное почти, что заимствовано у Венеры, — это проволоки из сплава золота и платины; формулу этого сплава дал мне Бильд на Венере; да еще — металлические опилки, употребляемые здесь, — состав их я сообщу в своем мемуаре академии наук. Я же пригласил вас не для того, чтобы читать лекции, а для того, чтобы вы присутствовали при первом сношении, которое мы устанавливаем между землей и Венерой.

Он остановился на минуту, а затем продолжал:

— Так же почти, как в беспроволочном телеграфе, мы будем посылать волны, не герцовские, а световые, волны солнечного света, собранного в этой машине венерианским способом. Мы пошлем эти волны Джонатану Бильду, а он нам пришлет в ответ другие. Способ посылки и получения волн чрезвычайно прост: я буду говорить в этот телефон, а вибрация моего голоса, произведет в машине силу, которая освободит накопленный солнечный свет; она будет освобождать его более или менее интенсивно, смотря по интенсивности вибрации. Эти-то волны, через проволоки и аппараты на верхушках мачты, дойдут до такой же машины на Венере, где Бильд их получит, как и мы получим те, что он нам пошлет. В принимающем корпусе нашей машины световые волны с Венеры превратятся в вибрации, которые приведут в движение механизм телефона, а он, в свою очередь, подействует на фонограф, откуда вы, господа, и услышите ясный голос Джонатана Бильда…

Гостями овладело сильнейшее волнение при мысли об этом чуде на яву: разговор двух людей на расстоянии одиннадцати миллионов лье междупланетного пространства!

Долго молчали.

— Господа! — прервал тишину Ахмед-бей. — Артур Брэд сейчас будет говорить Джонатану Бильду…

Доктор нажал пуговку; электрические шары сразу погасли и башенный купол исчез с металлическим скрипом. Гости подняли головы: в эту чудную весеннюю ночь над ними было усеянное звездами небо…

— Смотрите вверх, — сказал доктор, — вы увидите на небе, как летят световые волны.

Между тем Артур Брэд стоял перед передающим телефонным аппаратом правого корпуса машины.

— Доктор, — сказал он, — дайте призывной сигнала…

Ахмед-бей, державший руку на фарфоровом рычаге, нажал. Рычаг упал. В машине что-то засвистело. Скрипящие искры забороздили темноту круглого зала, и вдруг наверху, в небе, появился ослепительно блестящий зигзаг, побледнел и исчез.

Ахмед-бей смотрел на часы, освещая их крошечным электрическим фонариком, и громко считал:

Десять… двадцать… тридцать. — Раз! Десять… двадцать… тридцать. — Два! Десять… двадцать… тридцать. — Три! Десять… двадцать… тридцать. — Четыре! Господа, Джонатан Бильд получил сигнал!.. Раньше, чем через пять минут, он ответит…

Среди напряженного ожидания вдруг заговорил Констан Брюлярьон:

— А что, если Джонатан Бильд умер?

— Он жив, — холодно ответил доктор.

— Почему вы знаете?

Все молчали. Ахмед-бей так же спокойно ответил:

— Вчера я развоплощался, и моя душа, была у Джонатана Бильда на Венере.

Дрожь пробежала по плечам зрителей, сидевших в темноте. Никто не решился заговорить.

Когда Ахмед-бей указал рукой на небо, все опять подняли головы.

И вдруг светлый зигзаг, еще чуть видный, прорезал небо. Сейчас же он стал яснее, перешел в блеск, и исчез… В ту же секунду засверкали искры и в левом корпусе машины зазвенел электрический звонок.

— Бильд готов, — сказал доктор. — Говорите, Брэд!

И все замерло… Ни звука, ни дыхания не доносилось из ряда кресел в тишине башни, стоявшей перед машинами, которые в темноте напоминали притаившихся апокалиптических чудовищ… А Артур Брэд внятно и раздельно произносил те слова, что должны были пронестись через пустоту небесного пространства, через десять миллионов лье, и отдаться в ушах Джонатана Бильда.

Кусочек неба, видимый из башни, каждую секунду бороздился светлыми зигзагами разной величины и яркости…

Но вот Брэд замолчал.

Пять минут была могильная тишина.

Затем из бесконечности появились другие зигзаги… Искры затрещали в башне, а из фонографа раздались слова:

— Джонатан Бильд и шесть ученых на Венере, — сеньорите Лолле Мендес и вам всем привет!..

На этот раз мир был охвачен чувством глубокого изумления, в сравнении с которым пустяками казалась и паника, наведенная Сверкающим Колесом, и удивление от светового письма, полученного тогда же вскоре.

Утром после необыкновенной ночи газета «Вселенная» первая напечатала отчет о заседании в Гравельской лаборатории. В отчете, за подписью астронома Констана Брюлярьона, приводилась полностью беседа земножителя Брэда с венерианином Бильдом.

Вся большая пресса земного шара в тот же день выпустила второе издание, перепечатав чудесные новости из «Вселенной». По телеграфу, телефону, кабелям они целое утро предавались из края в край.

Заволновались обсерватории, ученые общества. Организовались конгрессы, сначала национальные, а потом, необычайно скоро, международный научный конгресс, собравшийся в Париже, в большом зале Трокадеро.

В газетах завязалась полемика. Большая часть крупных органов печати, как «Нью-Йорк Геральд», «Дели Нью», «Таймс», «Новое Время», «Неве Фрейе Прессе» и все французские газеты приняли сторону «Вселенной» и признали действительность междупланетных сообщений. «Космос», «Дели Телеграф», «Ревю де 2 Монд», «Дели Мэль», «Франкфуртская Газета» и почти вся немецкая печать отрицали факты, говорили об американских «утках», о французской пустоте и об английском легковерии.

В этих сварливых газетах Ахмед-бея называли «полоумным спиритом», Брэда, Поля и Франциско — скоморохами, Лоллу — сомнительною девицей, а существование Бильда вовсе отрицали. Что касается Брюлярьона, его с чисто вандальским остроумием окрестили «астрономом для парикмахерских салонов», а Торпен стал «полицейским, убежавшим из Шарантона».

Но «Вселенная» не смущалась. До самого 11 июля, когда Венера должна была пройти между землею и солнцем и когда, по астрономическим причинам, сношение должны были прерваться, она ежедневно печатала отчеты о междупланетных разговорах.

У Бильда там не было особенных приключений. Венера населена была единственною расой, составляющей одну нацию, разделенную на два класса: работников умственного и физического труда. Артистов не имелось: искусство заменялось наукой.

10 июля вечером фельетоны кончились.

На другой день в Париже открылся международный научный конгресс. Ахмед-бей прочел там свой мемуар, почти целиком посвященный междупланетному радиотелефонографу. Он лишь вскользь коснулся перевоплощения душ, сославшись на свидетельство Торпена, Брюлярьона, аббата Норма, Паена и Марсиаля. Все эти лица пользовались в ученом мире такою репутацией ума, честности и здравого смысла, что всякие сомнения были оставлены, даже учеными делегатами Германии.