Юрий Глазков - Черное безмолвие (сборник)

— Взвился в небо, — усмехнулся Василий.

За первым птенцом вылез второй, за ним третий. Василий сидел в углу лаборатории и наблюдал за птенцами. Рядом тихо зашуршала кинокамера.

— Спасибо, Вера, а то я засмотрелся и совсем забыл о записи.

— Пожалуйста, Василий, всегда рада тебе помочь, у тебя столько дел, я просто порой поражаюсь, как ты все успеваешь, да еще и мне уделяешь столько внимания, спасибо тебе, Василь, ты такой добрый, сильный, без тебя мне было бы очень скучно, ты… ты, ты очень хороший, Василь.

«Как нежно говорит, вот бы такое услышать от настоящей девушки». Ему стало неловко за свою недавнюю несдержанность…

Птенцы делали отчаянные попытки, но их полеты скорее напоминали акробатические цирковые номера, невесомость давала о себе знать, лишь иногда им удавалось пролететь несколько десятков сантиметров. Птенцы складывали крылья и, очевидно, ждали стремительного падения вниз, чтобы, набрав скорость, расправить крылья у самой земли и тихо примоститься на ветку. Но невесомость спутала их инстинкты. Сложив крылья, превратившись в серые комочки, птицы никуда не падали, а висели на том же месте перистым облачком. Подождав немного и так и ничего не поняв, они опять начинали размахивать крыльями, беспорядочно кувыркаться и снова замирать в ожидании какого-то чуда, а чудо не приходило… Василий и «Вера» от души смеялись, глядя на уморительные картины, звонкий смех «Веры» звучал в ушах. Василий, вспоминая детство и голубей, которых лелеяли и гоняли всем двором, совсем по-мальчишески вдруг засунул два пальца в рот и свистнул разбойничьим свистом. «Вера» испугалась, и смех ее внезапно оборвался. Это еще больше развеселило Василия.

— Вера, ты только посмотри, посмотри, милая, как будто и не птицы вовсе, посмотри, тот правый птенец очень похож сейчас на ощетинившегося ежа, а вон тот — на кобру с раздутой шеей. Они устали, надо их посадить в клетку.

Наступила пауза. Машина обдумывала новое к ней обращение «милая», а Василий — новую свою оплошность, ведь машина не имела рук и поймать птенцов не могла, а тем более посадить их в клетку.

— Вера, я сам помогу птицам, отдыхай, — нашелся он.

Василий поймал птиц и поместил их в клетку, они обрадованно уцепились за жердочки так, что лапки побелели.

— Наверное, их теперь из клетки не выгонишь, напугались до смерти, проворчал Василий, ему стало неловко за потеху над бедными птицами.

— Знаешь, Василь, а мне их очень жаль, зачем их оторвали от Земли, зачем? Они были бы там счастливы, а здесь что с ними станет, когда мы вернемся на Землю… вернее, ты вернешься? — Машина всхлипнула и умолкла.

Василий вздрогнул, он никогда не задумывался над тем, что они обязательно расстанутся, что он, только он вернется домой, а она, «Вера», останется здесь, а потом сгорит в атмосфере родной планеты. Это была грустная мысль, и Василий попытался отвлечь от нее и «Веру» и себя.

— Вера, ты права, действительно только человек может так ловко приспособиться к воде, к воздуху, к космосу, мы научились жить везде, даже вот здесь.

— Да, Василий, вы можете жить везде и даже на далеких звездах тоже, наверное, для этого и создала вас природа — дерзких, смелых, напористых… Ты очень хороший, Василий, я тебя очень люблю, спасибо тебе за твои слова, ты назвал меня милой, спасибо тебе, я чувствую себя действительно человеком…

Прошел год, настал день возвращения. Посадка была удачной. Василия окружили врачи. Он лежал на носилках рядом с горячим, обгоревшим кораблем, счастливый и улыбающийся. Над ним по очереди склонялись друзья, поздравляли его, что-то говорили, а он думал о своей «Вере», оставшейся там, наверху, в пустом корабле, в одиночестве; слезы были на его глазах, и все принимали их за слезы радости.

Еще один человек подошел к нему, на него в упор смотрели влюбленные глаза, Василий приподнялся на носилках…

— Ты уже здесь, Вера, родная, наконец-то, я люблю тебя, Вера; за этот долгий год, что мы были вместе, я понял, что не могу без тебя.

Вера зарделась и поцеловала Василия.

— Поздравляю тебя, Василий, я горжусь тобой, — сказала Вера.

Василий все понял: он слышал голос «Веры», оставшейся на орбите, он видел перед собой ту «Веру» и Веру, ждавшую его здесь, на Земле.

— Вера, я так страдал, расставаясь с тобой там, в космосе, а оказалось, я не улетел от тебя, а вернулся к тебе, если бы ты знала, какое это счастье — вернуться к тебе!

А потом была свадьба, свадьба космонавта Василия и лучшей программистки.

Через много лет они часто рассказывали своим детям и внукам, как летали вместе в космосе целый год и как были там счастливы.

Двигатель взревел столь неожиданно, что Рошар, отброшенный в кресло, завертел головой, как бы отыскивая, кто бы его мог включить. Конечно, никого не было, он стартовал один. Никакие попытки выключить двигатель не привели к успеху, корабль все стремительнее пронизывал пространство. Выручила автоматика. Защита от перегрузки отключила ревущего за кормой монстра, пламя задрожало и скрылось в керамическом чреве. Теперь корабль мчался, как брошенный пращой камень. Скорость его была огромной.

«Куда же я теперь лечу, — подумал Рошар, выбираясь из кресла и подплывая к пульту, — надо бы затормозить этот сумасшедший бег».

Двигатель не включился ни с первой, ни с десятой попытки. Топлива не было. Рошар не хотел в это верить, но это было так — на счетчиках светились нули. Он представил себе траекторию полета: узкую вытянутую петлю, начинающуюся у Земли и устремленную в никуда.

«Может, еще вернусь в перигей, какая все-таки орбита?»

Рошар взглянул в бортовой хронометр — он стоял. Включил электронный хранитель времени — он не работал. Схватился за наручные часы — стрелки намертво влипли в циферблат.

Время на корабле остановилось, но сам он несся с бешеной скоростью: в иллюминаторе проплывали звезды…

«И они бесполезны», — подумал Рошар, со злостью глядя на далекие светила. Он вспомнил, как снимали секстант и телескоп, чтобы освободить место, как напихали корабль всякой всячиной для снабжения лунной базы.

«Хорошо, хоть продуктов вдоволь, на всю базу загрузили, воды и кислорода тоже хватает», — подумал он.

«Связь, — промелькнула мысль, — с Земли или Луны подскажут…» Связи тоже не было.

Рошар проверил отсек за отсеком — работало все, что было связано с жизнью: действовала система терморегулирования, осуществлялась регенерация воды и кислорода, готовилось трехразовое питание. Не было топлива, не было связи, не было времени, не было ни дня, ни ночи. Мгновения сливались в одну бесформенную, безликую, липкую массу, в которой барахтался Рошар.