Елена Ванслова - Ралли «Конская голова»

— Пришел… после такого! — удивился он. — Я думал, не придешь! Давай одевайся! Этот будет футболистом!

Вообще Иван Ефимович Гребенюк был очень добрым человеком, но приходил в ярость, если слышал, что кто-то где-то за его спиной называл его по прозвищу, которое было известно всему городу, — Кукарача. За одним "наблатыканным" болельщиком, крикнувшим с трибуны "Кукарача!", Иван Ефимович, покинув поле, бежал в чем есть, то есть в трусах, футболке и бутсах, через весь стадион со всеми его угодьями и остановился, вспененный, только у трамвайной линии… Из нашей детской команды, ставшей в пятьдесят втором году юношеской, вышли такие воспитанники Гребенюка, как великий Понедельник, Юрий Захаров — Юрок, игравший центром нападения в донецком "Шахтере" и даже в сборной страны, мастер спорта Сухарев… Тем не менее на старости лет нашего тренера выгнали; новый директор, рекордсмен по метанию молота, добился того, что стадион превратили в легкоатлетический, и Гребенюк работал там дворником — подметал осенние листья да каток заливал…

— Здрасьте, Иван Ефимович, — говорил я ему при встрече, глядя вниз, на его метлу.

— Привет, Костя, — отвечал он, узнавая меня, хотя мне было уже за тридцать. От его дыхания попахивало осенью и пивом… Теперь стадион "Буревестник" в духе времени назывался "Труд".

Вылезши из-под холодного душа, мы с Витькой по очереди вскочили на белые медицинские весы. Так, от нечего делать. "Шестьдесят три килограмма, — удостоверился я. — Как обычно. Сбросил немного на тренировке". Но это были обычные новые весы. Они не радовали. В них не было ничего таинственного, загадочного. То ли дело прежние, старые! Сейчас они стояли в узенькой кладовочке рядом с метлами и ведрами дворника. Им дали отставку. Пару месяцев назад они сломались, и для их ремонта прибыл тощий старичок в сером демисезонном пальто с черной заплатой на спине. Его спина или, верней, вся его фигура представляла собой крутую дугу, а его бугристый нос как бы повторял эту дугу в миниатюре. Увидев меня в помещении, он обрадовался, что нашел слушателя и стал нести всякую околесицу.

— А вы знаете, юноша, — сказал он помимо прочего, — вы знаете, что не только ваше тело имеет вес, но и душа! Да-да, вот вы сыграли игру и похудели; подкормились и прибавили весу. А душа? Недаром говорят: "у меня тяжело на душе" или "у меня легко на душе". Значит, душа в зависимости от нашего состояния, то есть от того, какие дела мы творим и какие слова мы говорим, может тоже менять свой вес. Более того, легкая, чистая душа тянет ввысь за собою тело, и вес тела от этого кажется меньшим, чем он есть. Тяжелая, нечистая душа делает все наоборот: она тянет тело к земле, отчего вес тела кажется гораздо большим, чем он есть. Сам же вес живого тела относителен. Только обычные весы всего этого не фиксируют. Они слишком для этого грубы. Но при соответствующей настройке и… и еще кое-чем… — И старичок подмигнул своим выпуклым глазом.

Я изумился и стал горячо и сбивчиво твердить, что я, как комсомолец, не могу верить в существование какой-то "души", что все это поповщина, как нас правильно учат в школе.

— А что же есть, по-вашему? — удивился несознательный старичок.

— Ну, как что… — напрягся я, вспоминая то, что говорили учителя на этот счет, а также то, что я когда-то читал в научно-популярных брошюрках. — Ну, эти есть у нас, инстинкты и сознание! — брякнул я.

На этом мои познания кончались, но существо сказанного, как я считал, было правильным.

— Ах, инстинкты, слагающиеся в сознание! — воскликнул старичок и на мгновение сладко зажмурил оба глаза. — Ну хорошо! Но все-таки на будущее советую вам, юноша: взвешивайте не только свое тело, но и поступки!

Тут он ловко вывинтил обломок старого винта и вместо него ввинтил что-то другое, тоже с резьбой, но серебристого цвета и с крупной головкой, с каким-то непонятным знаком на ней. Мне почему-то показалось, что предмет этот не из сплошного металла и что внутри его что-то есть.

— Пользуйтесь, юноша, и не забудьте, что я вам посоветовал! — сказал на прощание подозрительный старичок и, подхватив сумку с инструментами, исчез.

Я, сам не зная зачем, тут же, прямо в бутсах, стал на весы. Они показали около шестидесяти пяти. "Ну да, — подумал я, — бутсы и форма около двух. Что ж я в бутсах… Влетит, если увидят". Сбросил бутсы, снова стал. Шестьдесят три двести. Верно. Молодец, старичок. Хорошая работа! И так быстро все сделал! Ой, что это? На моих глазах стрелка весов дрогнула и переместилась. Что такое? Шестьдесят два пятьсот. Я полегчал внезапно на семьсот граммов. Еще раз! То же самое! Надо же, похвалил старикана, а весы уже и врут. Вот халтурщик! Не успел я так подумать, как весы решительно показали шестьдесят четыре килограмма… Что за вранье? Недаром этот непохожий на простого советского человека старик пытался мне внушить всякую ерунду о существовании души! Вот бы выяснить, кто он такой! Уж не заброшен ли он к нам на парашюте?! Про заброшенных на парашюте нам часто любил рассказывать на уроке географ Витольд Игнатьевич. Испуганный своей догадкою, я уже хотел соскочить с подрывных весов, как увидел на них цифру "68". Чушь! Я никогда столько не весил! Мгновенно пять килограммов прибавил, что ли? Но весы упрямо показывали шестьдесят восемь. "А может, напрасно я так на старичка? — подумалось мне. — Ну, чего-то недокрутил, слабенький он. А то, что про душу бормотал, так он несознательный. При старом режиме рос". Что это? Стрелка опять показывала обычные шестьдесят три двести!.. И тут меня внезапно осенила догадка: этот старик — таинственный изобретатель! Раньше, во времена всяких пережитков, сказали бы — волшебник! Он сделал с весами то, о чем говорил. Стоило ему вмонтировать в них какой-то микроприборчик, помещающийся в полом винте, как на тебе — весы показывают суммарный вес тела и души, ой, что я сказал… наших инстинктов и сознания, изменяющийся в зависимости от нашей психической деятельности. Так! Значит, наша психическая деятельность, то есть наши чувства, мысли, а отсюда и поступки, может быть со знаком плюс и со знаком минус. Но это-то не ново. Ново другое, то, что плюс связан с уменьшением веса души… фу, то есть… в общем понятно, а минус — с увеличением. Но это же гениальное открытие! А приборчик — великое изобретение! Почему же старичок скрывает его от народа, от партии и правительства? Ведь с помощью такого прибора можно было бы выявлять не только врагов и преступников, но и тех, кто неправильно мыслит. И перевоспитывать их. Но тут я представил себе, что такие весы в первую очередь установили бы у нас в школе, и завуч по прозвищу Кацо вызывал бы нас по одному в кабинет и вместо обычного допроса кивал бы на весы… Прозвище свое он получил за то, что, будучи русским, произносил: "Стой здесь!" — и ставил кого-нибудь из нас в угол… Я представил себе его безволосую голову на черепашьей шее и вздрогнул. Нет, старичок правильно делает, что скрывает свое изобретение! Весы дрогнули: снова шестьдесят три двести!.. Так. И тут я нарочно стал настраивать себя на различные мысли и чувства, хорошие и нехорошие, следя за тем, как поведут себя весы. К сожалению, иногда они давали осечку. Например, я вспомнил, как в пятом классе наш строгий и умный учитель русского языка Сан Саныч, которого все мы за глаза называли Чемоданом, рассказал нам, что все народы нашей необъятной страны хорошие, но вот чеченцы и ингуши плохие — они, мол, ждали фашистских захватчиков, за что справедливо были высланы в Казахстан. И в подтверждение того, что чеченцы и ингуши "плохие", Чемодан сказал, что и языки, на которых они говорят, ужасные: все слова почти сплошь состоят из одних согласных звуков, которые только эти люди и могут произнести. "Ну, например… — Чемодан замялся, — я такое не произнесу, но попытаюсь написать… Я этих языков, слава богу, не знаю, но я просто дам набор звуков, похожий на чеченские слова". И он начертал на доске мелом действительно что-то свирепое: