Павел Парфин - Сувенир для бога

- Как ты посмел дерзить, грязный раб?! Твоего скудного ума хватило лишь на то, чтобы скрыть твой подлый страх! Паршивый пес! Не каждого из нас помнит по имени великий царь! Тебя же, грубый чужеземец, он удостоил своим пламенным чувством! Быть тебе добычей степных волков, если бы не выбор Оржефара! В племени воков с давних пор уважали самого храброго воина, память о доблестном Оржефаре еще долго будет вить гнездо в наших сердцах!..

- Мне-то что теперь делать? - с напускным безразличием перебил Дьяченко. Ему враз все надоело. Захотелось в сию же секунду, не выходя из шатра, решить свою участь. Хотелось со всем покончить... но от страха подкашивались ноги. Голос предательски зазвенел. - Искупить вину свою, что ли?

- Уйми гордыню, чужеземец! - вперив в пленника надменный взор, Порк процедил сквозь зубы. - В твоей крови столько скверны и зла, столько песка и камней, столько скрытого темного смысла... Прокаженный милей. Вот что я скажу тебе: очисть свою кровь прежде, чем найдешь в себе силы умереть.

- Что ты имеешь против моей крови? - завелся вновь Дьяченко. Вцепившись в двух стражников, продолжавших держать его за руки, он вдруг круто изогнулся - выгнул вперед спину, запрокинул голову, поджал под себя колени... В следующий миг, распрямившись, как пружина, Валька нанес в грудь Порку мощный удар ногами. Застигнутый врасплох выпадом пленника, никак не среагировав на его удар, вок упал как подкошенный. Ободренный собственной удачей, Дьяченко попытался вырваться из крепких объятий стражников. Чудом высвободив правую руку, он что есть силы заехал кулаком в глаз одному из них. Но тут же вздрогнул, пропустив сильный удар в голову. В Валькиных глазах потемнело, поплыли, расплываясь, золотые круги, затем и они пропали - свет в его очах потух, и он без чувств рухнул наземь...

*5*

Cквозь строй ожесточенных гримас, озлобленных глаз, расплавленных, как металл, плевков, сквозь леденящий душу гул проклятий и заклятий - гул тяжелый и вязкий, точно стон подводного колокола - волокли Дьяченко. Люди, ряженые, с размалеванными ликами, встали тесным коридором потеряв голову, они торопили палача. А тот без жалости и без ненависти тащил за собой чужеземца, не оглядываясь, тащил по кочкам и рытвинам - будто и не человека, а сдохшую тварь волок.

Внезапно бросил пленника, словно ему наскучило это дурацкое занятие. Да еще отвесил тяжелую оплеуху - Дьяченко с глухим стуком ткнулся мордой в холодную и скользкую, как кость, землю...

Неведомо сколько времени прошло, когда Валька, вновь придя в себя, оторвал от земли искаженный болью взор. Вгляделся сквозь еще неплотную завесу сумерек. Утренних ли, вечерних - а-а, один черт! "Как же больно! Что там еще за херовина маячит? У-у! Мать ее так! Мать! Матерь божия, спаси-помилуй мя!.."

Впереди, метрах в пятнадцати, встал громадный черный столб. Закусив нижнюю губу, слабеющим взглядом Дьяченко поднялся по столбу. Сверху на него было водружено неправильной, уродливой формы навершие, отдаленно смахивавшее на голову не то зверя, не то неведомого Вальке божества. "Кажись, башка золотая. А там кто его знает". Таинственная голова находилась примерно на уровне четырехэтажного дома. Основание столба скрывал от беспомощных Валькиных глаз невысокий вал, над ним курился сизый дым. Время от времени оживляемый проистекающими внутри волшебными процессами дым начинал переливаться мириадами мельчайших серебристых блесток, словно в него бросили щедрую жменю конфетти или взорвали хлопушку. К валу с трех сторон один за другим стекались люди. Встав на колени, опускали за тыльную сторону вала принесенные дары. Дьяченко удалось разглядеть лишь обезглавленных птиц. Кажется, это были куры. Серо-белые в сумеречном свете, в беглых всполохах огня шарики несколько вытянутой по оси формы запросто могли быть куриными яйцами. Желто-белые лепешки - сыром. А влага, проливавшаяся из случайно накрененных глиняных сосудов, - виноградным вином. С языческой непосредственностью и настойчивостью племя воков стремилось ублажить деревянного бога, пожертвовать ему то, без чего не могла обойтись их собственная плоть.

Вдруг Дьяченко ощутил резкий укол в правый бок - укол, от которого перехватило дыхание, но одновременно прояснилось сознание. Боль вмиг очистила Валькину голову от наносных, случайных мыслей - до него наконец дошло, что скоро ему конец. Вслед за ударом копья - Дьяченко догадался: били тупым концом - прогремел окрик Порка:

- Встань, жалкий раб! Царь подал тебе знак. Оззо близок. Он чует твою поганую кровь. Проси, раб, очищения, как ты просишь пощады!

Дьяченко повернул голову влево - совсем немного, насколько это было возможно лежа на животе. Среди воков, жадным кольцом обступивших земляной вал с черным истуканом в центре, он разглядел одноглазого царя. Коло-ксай восседал на небольшом возвышении, покрытом роскошным ковром - густой темно-серой тенью, падавшей от деревянного бога Хорса. Эта же тень легла на чело Коло-ксая. Лишь белок единственного его глаза сейчас блестел, подобно семени, брошенному в сырой чернозем, выделяясь на фоне неподвижной прозрачной мглы. Но и одного сверкающего, горящего ока царя было довольно, чтобы вдруг понять, какой силой и решимостью наполнен его дух. И Дьяченко, встретившись взглядом с повелителем воков, тотчас сдался.

Поднявшись, качаясь, на ноги, Валька огляделся, пытаясь разыскать обещанного ему палача - единорога Оззо. Кровь тревожно стучала в левом виске, точно душа в маленький бубен. Словно вторя току крови, за Валькиной спиной внезапно заухали совами барабаны, зазвенели невидимые цепи... Или то ночные цикады, восстав из снега и мерзлой земли, перебивая друг друга, взялись предрекать пленнику скорую его погибель.

Два стражника - те самые, что схватили Дьяченко в царском шатре подвели его к походному трону Коло-ксая. Не сводя с пленника единственного глаза, в ту минуту похожего на белый камень с черным отверстием посредине, царь подал знак - неуловимый и непредсказуемый, как смена милости его величества на благородный гнев. И в тот же миг на Дьяченко накинулись пять-шесть человек в грязно-серых плащах до пят, с рваными дырами там, где должно биться сердце, в остроконечных капюшонах, целиком закрывавших их лица. "Ну ни хрена себе! Куклус-Клан, что ли?" - пронеслось в Валькиной голове. Не то жрецы, не то палачи принялись спешно натягивать на Дьяченко какие-то лохмотья. Он не сопротивлялся - слишком нереальным казалось происходящее с ним. Бр-р-р! Передернул плечами, как от случайного прикосновения к гадкому, мерзкому. Замычав, мотнул головой - наваждение не исчезло. Его и не было, наваждения. Одна зловещая неизъяснимая реальность довлела над Валькиным сознанием, потрошила его дух, скоблила сердце. "Да быть такого не может!" - возопил было пленник... но даже шепот не исторгли потрескавшиеся, испачканные засохшей кровью губы. "Добить такого!.." - эхом отозвался страх в его голове. И распахнул ворота. Все, кто был поблизости, ломанулись в них - одноглазый царь, воины-язычники, черная зимняя степь, скупо припорошенная соленым, как кровь, снегом, грозный столб, в пугающих, хищных отблесках огня больше напоминающий ракету, чем непонятное божество.