Юрий Петухов - Как там в Париже

Время шло к обеду, пора было и в самом деле кончать с фирмачами. Да и что от них с Гугиным требуется-то - обычное техническое заключение? Так тут и сомневаться не приходится, одно слово - фирма, машииа-зверь, последний крик! Дадут они это самое заключение, отчетик составят, а уж решать - закупать или не закупать, это увольте, на это своя контора имеется. Уже под конец Гугин дал дельный совет:

- Надо с них побольше техдокументации и проспектиков всяких вытребовать, а там у нас, в конторе, разберутся, обработают.

Семен Михайлович с благодарностью посмотрел на своего помощника - вот и он пригодился. Самому ему как-то не приходила в голову такая чудесная мысль. Фирмачи с готовностью приволокли откуда-то два "кейса", набитых до отказа разноцветной полиграфической продукцией, рекламирующей стенд. Ударили по рукам, выпили по стопке коньяку, распрощались.

Оставалось особо важное - магазины. Но здесь помог откуда ни возьми появившийся Пьер. К вечеру с кучей коробок, пакетов, свертков командировочные вернулись под крышу уже ставшего родным отеля, где их ожидали небольшие сувениры от фирмачей - на столиках в красивых коробках стояли видеосистемы последней марки. Семена Михайловича и Гугина это не смутило. Они переглянулись, одновременно покачали головами. После недолгих препирательств коробки унесли.

Отвальная была на славу - Пьер не подкачал, расстарался. Но в этот раз, перед отлетом Семен Михайлович решил не увлекаться застольем, не перебарщивать, да и за Гугиным следил. Но, тем не менее, посидели всласть.

Потом в номере паковались. Гугин суетился, вязал пакеты и пакетики, коробы и коробочки, узелки и узелочки, бубнил под нос с нескрываемым оптимизмом:

- Получа-им, получа-им, получа-им пепси-колу, эх, получа-им, получа-им...

- Что, заело? - оборвал его Семен Михайлович беззлобно.

Он уже был готов. А потому, не долго думая, последний раз улегся на свою широченную мягкую кровать, натянул одеяло до подбородка. И уснул.

Снилось ему нечто необычайно европейское, необыкновенно цивилизованное, донельзя культурное и при всем при том совершенно неопределенное, расплывчатое. Это "нечто", сверкая и переливаясь огоньками и красками, эдаким волшебным дирижаблем парило над какимто угрюмым, страшным болотом, из которого с почавкиванием и хлюпаньем высовывались то чьи-то руки с растопыренными пальцами, то заляпанные тиною головы, спины... и тут же все это исчезало, вновь с бульканьем всасывалось в трясину. Сам же Семен Михайлович, перебирая цепкими руками, полз по воздушно-прозрачной стропе вверх, к сияющему, сказочному чуду. И он бы полз быстрее, давно бы уже достиг своей лучезарной цели, но ему все время мешали, его хватали за пятки снизу, цеплялись за штанины - то некто дикий и пьяный, осатанело орущий про обмены, похожий с виду на Гугина, то какие-то чудовищные монстры с длинными граблями рук и искаженными, но знакомыми лицами коллег по министерству, а то и вообще неизвестные существа с бледными, меняющимися рожами и завистливыми немигающими глазами. Семен Михайлович отлягивался от них и понемногу продвигался, а они хватали снова и снова, цеплялись, липли, не отставали. Но Семен Михайлович не сдавался, он полз и верил, что цель близка.

Наутро яркие коробки с видеосистемами настигли их в аэропорту и будто сами собою вползли в ненасытное чрево белоснежного лайнера.

Подарки есть подарки. Ведь не поступились же ничем, ни на какие сделки не поддались, да в общем-то таковых и не предлагали. Так чего ж отказываться! Совесть у обоих - а как могло быть иначе - была чиста. В этом Семен Михайлович, а заодно с ним и Гугин, сомневаться не могли, не имели права. Задание выполнено. Поручения близких тоже. Никто не забыт. И все при своем. Клонило в сон, как и всегда бывает после нелегкого, но честно отработанного срока.

А еще больше тянуло домой, на отдых после трудов праведных! И не то чтобы надоела уже эта заграница, а просто - хорошего понемножку. В этом они были солидарны. С чувством исполненного долга, обремененныемассой впечатлений, Дугин и Гугин, обгоняя стаи перелетных птиц, возвращались домой.

Листиков привез жене ведро картошки и двух полуощипанных сизоватых куренков. Брал по совхозным расценкам, и за все про все получилось поменьше, чем в городе, почти два рубля выгадал.

Жена была рада не столько картошке и курам, сколько самому вернувшемуся целым и невредимым Листикову. Одно уже хорошо, что не застрял там еще на месяц, да и, мало ли чего не бывает, вдруг нашлася бы какая-нибудь деревенская баба, обольстила бы простофилю, умаслила бы молочком да сальцем да и оставила бы при себе. Чем черт не шутит! Но все хорошо, что хорошо кончается.

Листиков тоже был рад.

- Ничего, мать, вот поднакопим деньжат, ссуду возьмем - и рванем на крестьянское житье-бытье дышать чистым воздухом! говорил он, и в глазах появлялся мечтательный блеск.

Жена кивала, зная, что никаких "деньжат" в ближайшее время они не накопят. Ей и самой было несладко в городе, да куда деваться, тут, по крайней мере, все близко, все рядом, с удобствами! А мечты... что ж - можно и помечтать немного, все жизнь краше.

Город оставался городом - пропыленным, суетливобестолковым и неуютным. Времени на мечтания оставалось маловато.

Не хватало воздуха. С работы Листиков возвращался совершенно разбитым, уже не способным ни на что. В городе стояло пекло, пахло плавящимся асфальтом и раскаленными выхлопными газами.

В конторе было чуть прохладней. Но только чуть. Бумаги спустились сверху дня через четыре после возвращения Листикова. Бумаги срочные, горящие, не терпящие отлагательства. Исполнительный начальник перепроводил всю документацию к Листикову, пометив своим неровным почерком: "Срочно в работу!", и добавив вслух:

- Выручай, Листиков, ты у меня одна надежа! Подключай кого хочешь, даю тебе любые полномочия. Кстати, с переводчиками я уже договорился и ты не жди, пока все кончат - листик снимут - забирай, анализируй, потом в том же духе дальше. Понял?

Листиков руками развел.

- Ну вот и хорошо! Твори. Недельку тебе даю, по-божески.

На том и порешили. Листиков, забрав бумаги, ушел, засел за работу.

Неделю он корпел, не разгибая спины. Отчет получался. И все же у Листикова, когда он представлял себя на месте тех, почти незнакомых людей, что взвалили на свои плечи тяжкое бремя ответственности, да еще не где-нибудь, а в чужой стране, где все должно быть столь пугающе незнакомо, пробегали по телу мурашки. Нет, он уж лучше готов год просидеть за своим столом в конторе, не вылезая на свет божий, чем такое!

Но работа шла. Сотрудники, знавшие, чем занимается коллега, называли Листикова за глаза не иначе, как "наш турист", перемигивались, посмеивались над ним, интересовались погодой в Европе и в каких именно злачных местах ему, Листикову, удалось там побывать. Виктор Николаевич шуток не воспринимал, ему было просто не до них. Лишь временами, отрешившись от всего земного, прямо над бумагами он вдруг впадал в забытье - и видел себя посреди бескрайнего зеленого, местами уже тронутого предосенней желтизной луга. Кругом, надрываясь, пели всяческие кузнечики и прочая насекомая тварь. Веял прохладный напоенный травами ветерок и было так привольно и легко, что... Листиков распрямлял плечи, обводил комнату пустыми восторженными глазами, чем приводил сослуживцев в неописуемый восторг. Но где им было понять его!