Морис Ренар - Доктор Лерн, полубог

Театр был закрыт, открыто было только казино, в котором как раз в этот вечер происходил финал чемпионата борьбы, устроенной там в подражание Парижу.

Маленький зал был битком набит студентами, хулиганами и прочей похожей на них публикой. В воздухе носились клубы дыма от папирос и дешевых сигар.

Эмма важно восседала в своей ложе. Какой-то грустный мотив, раздавшийся из несчастного оркестрика, привел ее в восхищение. А так как она не привыкла сдерживать свои экстазы, то на нее направилось триста пар глаз, привлеченных помахиваньем веером и покачиваньем перьев на ее шляпе, которыми она мужественно махала в такт музыке. Эмма улыбнулась и произвела смотр всем тремстам парам глаз.

Борьба привела ее в восторг, а борцы в особенности. Эти человекоподобные звери, морды которых — громадные челюсти и маленький лоб — казались предназначенными самой судьбой для ящика с овсом, пробуждали в моей подруге самые низменные и неистовые инстинкты.

Победил волосатый и татуированный колосс. Он вышел на аплодисменты и, чтобы изобразить поклон, он неловким движением склонил свою маленькую головку Мими-дона, на которой еле видны были маленькие свиные глазки. Это был житель этого же города, и его приятели устроили ему овацию. Он получил звание «Бастиона Нантей-ля и чемпиона Арденн».

Эмма, поднявшись во весь рост, аплодировала и кричала «браво» так громко и с такой настойчивостью, что вызвала смех всего зала. Чемпион послал ей воздушный поцелуй. Я почувствовал, как краска стыда залила мне лицо.

Мы вернулись в гостиницу, обмениваясь кислыми фразами, предвестниками целомудренной ночи.

Ночь была целомудренна, но бурна. Наша комната помещалась как раз над воротами, и всю ночь под нами въезжали и выезжали автомобили, так что меня преследовали во сне несчастья и всякая чушь.

Проснувшись, я испытал настоящие неприятности. Я оказался в одиночестве.

Не понимая, в чем дело, я попытался объяснить отсутствие Эммы вполне понятными обстоятельствами домашнего характера, но ее место на кровати было холодно, и это навело меня на грустные размышления.

Я позвонил лакея. Он пришел и передал мне письмо, которое я сохранил и пришпилил булавкой над своим письменным столом. Вот оно:

«Милый Никола,

Прости меня за горе, но луче растатся. я всретила вчера моего перваво Любовнека, человек, за которого я подралась с леони Алсид. Это тот красавец, который был вчера победным. Я возвращаюсь ему, потому что он в моей крови. Правельно, что я могла кинуть его только для громадных денег, что лерн Обещал. Потом я сделала бы тебе нещастным, потом я сделала бы тебе рогатым, потомучто ты нравился мне только 2 раза вжизни, тотраз, когда бык ударил тебе рогом, потом вроще, а потом, когда ты убежал отмене из маей камнаты. Остальные разы ты ничего ни стоил. а я хочу иметь настаящава мущину. Ты не винават, что ты не гадишся для мене, потому я думаю. что ты не будешь гаревать.

Прощай на вся жизь

Эмма Бурдише»[2].

Перед таким категорическим решением, да еще изложенным таким варварским языком, недалеко ушедшим от судейского наречия, оставалось только преклониться. Да разве чувства, которыми руководилась Эмма, написав мне такое письмо, не были теми самыми, которые соблазнили меня в ней? Разве я не любил в ней больше всего и прежде всего эту безумную жажду любви, причину ее очаровывавшей привлекательности и причину ее неверности?

У меня не хватило энергии и мудрости отложить на завтра остаток размышлений и выводов. Я боялся, чтобы не совершить какой-нибудь непростительной глупости. Поэтому я справился, когда идет первый поезд в Париж, и вызвал человека, который взялся бы отправить багажом мою восьмидесятисильную машину, или, если хотите, Клоц-автомобиль.

Скоро мне сообщили, что этот человек явился, и мы отправились вместе с ним в гараж.

Автомобиль исчез.

Вы сами поймете, что я не упустил случая сблизить обе эти измены и обвинить Эмму в каком-то гнусном сообщничестве. Но хозяин гостиницы, решив, что тут дело не обошлось без шайки грабителей, отправился в участок. Он немедленно вернулся и сказал, что в каком-то переулке предместья найден автомобиль № 234—XV, брошенный там жуликами, по его мнению, из-за недостатка масла: в резервуаре его не осталось ни капли.

— Великолепно! — подумал я. — Клоц хотел убежать! Он не рассчитал, что не хватит масла и вот теперь он парализован…

Но я сохранил про себя настоящее объяснение этого инцидента, а механику приказал довезти автомобиль до вагона при помощи лошадей, не пуская в ход мотора.

— Обещайте мне, что вы исполните мое приказание! — настаивал я. — Это чрезвычайно важно… Вот скоро отходит мой поезд, и мне надо спешить, чтобы не опоздать на него. Ну, с Богом, только ни под каким видом не вливайте масла.

Вот я, наконец, в этом особняке, на проспекте Виктора Гюго, нанятом для Эммы. И я в нем один, наедине со своими странными воспоминаниями, потому что Эмма предпочла пожертвовать своей опьяняющей и прибыльной красотой в пользу г. Альсида… Не будем об этом больше говорить.

Начало февраля. Сзади меня в камине трещат дрова с шумом щелкающего бича. Со времени моего возвращения в Париж, не имея определенных занятий, не читая ничего, я занимаюсь тем, что с утра до поздней ночи записывал на этом круглом столике все то, что я пережил за последнее время. Кончены ли мои приключения?..

Автомобиль-Клоц помещается здесь же на дворе, в специально выстроенном для него помещении. Несмотря на мои распоряжения, нантейлевский механик наполнил резервуары маслом и нам — моему новому шоферу и мне — стоило невероятных трудов довезти до дому этот автомобиль-человек, так как абсолютно не удавалось повернуть ручки кранов резервуаров, чтобы выпустить масло. Доставленный, наконец, в сарай автомобиль начал с того, что совершенно разрушил своего заместителя, двадцатисильный автомобиль новейшей конструкции… Что я мог поделать с этим проклятым Клоцем? Продать его? Подвергнуть своих ближних его злобе? Это было бы преступлением… Уничтожить его, умертвить профессора в его последней трансформации? — Это было бы убийством. Я предпочел запереть его. Сарай построен из тяжелых дубовых досок, а дверь тщательно заперта на замок и засовы.

Но новый зверь проводил все ночи, рыча свои угрожающие или скорбные хроматические гаммы и соседи стали жаловаться. Тогда я заставил отвинтить в своем присутствии преступную сирену. С невероятным трудом отвинтили винты, гайки и болты, и оказалось при этом, что сирена как бы припаялась к машине. Нам пришлось оторвать сирену, от чего вся машина содрогнулась. Из раны брызнула струя желтой жидкости, пахнущей керосином, и медленно потекла капля за каплей из ампутированных частей. Я вывел из этого факта заключение, что металл, под влиянием интенсивной жизни, организовался; вот почему мои усилия заменить старую рессору не привели ни к какому результату; эта операция в данном случае превратилась бы в прививку неорганического тела к органическому, и сделалась так же невыполнимой, как прививка деревянного пальца к живой руке.