Владимир Савченко - Визит сдвинутой фазианки (Сборник)

…Перемещения по вариантам во снах отличаются от таких же наяву пространственными скачками. Квартира, где я засыпал с Люсей, несостоявшейся моей женой. На Ширминском бугре, в пяти кварталах отсюда, сейчас там этого дома нет. Квартира Лиды, Лидии Вячеславовны, другой несостоявшейся моей супруги, в центре города. А я вот где. При переходах наяву должна сохраняться пространственно-временная непрерывность сны от нее освобождают: в пространстве многие километры, а по Пятому измерению рядом

Одеваюсь медленно и небрежно, будто и впрямь непроспавшийся грузчик.

Состояние психического похмелья: был вчера на пиру, на славном пиру возвышенной жизни, прогулялся вдрызг и вот… аист-солнце-пальма.

Я плохой вариаисследователь. Просто никудышный, дисквалифицировать такого. (Не дисквалифицируют, нас всего-то два с половиной: я, Кепкин да «мерцающий» Стриж).

Теоретически все понимаю, могу объяснить другим даже с перлами из индийской философии про «морковку счастья», все такое. А на деле… как я вчера страстно цеплялся за ту жизнь, где Люся, отец, биокрылья, моя лаборатория с «мыслящим веществом» с Меркурия! Как боялся сейчас стеганку свою на гвозде увидеть. И это чувство тяжелой похмельной досады об упущенной «морковке счастья».

Прекрасно понимаю, что все варианты просто слагаемые, составные части Пятимерного Меня, как, скажем, детство, юность, зрелость части моей жизни, или, еще проще, пальцы, нос, волосы слагаемые моего облика… а все равно.

Нет, слаб, только и хватает отрешенности на сам переброс, да и то не всегда.

Постой, но где же Сашка? Раскладушка собрана и задвинута за печку, у окна нет его красно-желтой «Явы». Только плащ. Помирился, что ли? Или?.. Размыто все, неопределенно, пока не сориентируешься как следует.

Выхожу на затуманенный двор, умываюсь по пояс под водопроводным краном. Вытираюсь, осматриваюсь.

Клубничные грядки уходят в перспективу. Вдали, у забора, над ними склонились хозяева: Александра Левчун, дородная матрона, величавой осанкой напоминающая памятник Екатерине II у Ленинградского оперного, и ейный муж Иван Арефьевич, язвенник и пьяница, афишных дел мастер. Собирают ягоду в корзину. Они сейчас в самой цене.

Вечером Иван Арефьевич с выручки крепко поддаст (а в варианте, где я грузчик, так и в компании со мной), начнет дерзить своей супруге, скандалить, за что будет вышвырнут ею на крыльцо; а там станет барабанить кулачками в дверь и кричать: «Жизнь ты мою заела, зараза!»

…Вот представил эту сцену и сразу ностальгия по вчерашнему.

Приглядываюсь: калоши темных брюк Ивана Арефьича будто пляшут то завернуты, то опущены. Видно, колебался человек, не завернуть ли, чтоб не замочить о росу. Кофта на Александре Владимировне тоже мерцает, меняет фасон и цвет с синего на желтый.

Это означает, что я все-таки надвариантник. Уж коли стал им, приобщился к Пятому, от эффекта мерцающего восприятия близких вариантов не избавишься. Да и не надо.

Не спросить ли у них о Сашке? Нет, могу попасть в неловкое положение.

Может статься, что им это имя ничего не говорит.

Возвращаюсь во времянку, бреюсь, жарю на электроплитке непременную яичницу. Завтракаю. Несколько минут сижу за столиком, собираюсь» с мыслями.

…В сущности, никаких сверхъестественных качеств это сверхзнание не дает. И пить-есть надо, и на жизнь зарабатывать.

Правда, при перебросе в камере эмоциотрона наблюдаются шикарные эффекты: исчезновение из поля зрения наблюдающих или даже прохождение сквозь стену.

Только все это кажимость. Накладываются друг на друга многие сходные варианты, вот и кажется, что человек расплывается в пустоту, но если ткнуть в ту пустоту палкой (Кепкин, зараза, такое разок проделал со мной), будет ой как больно. А со стеной и вовсе в варианте, в который ты перешел, нет в этом месте стены, только и всего.

И сегодня для того, чтобы перейти в Нуль (откуда начинаются все перебросы), мне надо просто идти на работу жить и действовать обыкновенно. Только с большим пониманием всего.

Я шагаю по булыжной улице, узкой и грязноватой, мимо заборов, из-за которых свешиваются ветви яблонь с капельками осевшего на листьях тумана, мимо одноэтажных особняков и клубничных гряд. Начинаю путь в институт и к Нулю. В институт-то просто, час хору пешком или 20 минут в переполненном автобусе. А в Нуль-вариант попаду ли сегодня?..

Вот дом, в котором живет Ник-Ник, единственный многоэтажный на всю Ширму. Живет ли? Сейчас определимся.

Поднимаюсь на второй этаж, прохожу по коридору, стучу с замиранием сердца в дверь: кто откроет? Если незнакомый, извиняюсь: ошибся, мол, этажом. Открывает Толстобров, бормочет:

Ах, ты… входи!

В комнатке (не больше моей во времянке) мало мебели: диван, стол, стул, но глухая стена до потолка закрыта стеллажами с книгами. На столе среди бумаг и журналов электроплитка, на ней в кастрюльке варится кофе.

Ник-Ник, а почему не на кухне?

А, ну их!

Понятно: соседи. Ох, эти соседи!

Ник-Ник это Николай Никитич Толстобров, ведущий инженер. Если быть точным, он не толстобров, а толстонос, бровей у него нет совсем. Он стар, разменял шестой десяток. Сейчас у него утренняя неврастения: движения замедленны, как у игуанодона, сопит, сосет сигарету.

Кофе взбадривает его. Он облачается в костюм из коричневой эланы, выпускает поверх воротник не очень свежей клетчатой рубахи. Нерешительно проводит ладонью по серебряной щетине на щеках: «А!..» и берется за сапоги. Для меня его щетина сразу начинает мерцать.

…Значит, вот я где, в вариантах, близко примыкающих к Нулю, в джунглях наиболее вероятного. Их много таких, отличающихся не только на бритость-небритость щек или кто во что одет (это вообще мне не надо замечать), но и малыми событиями, ведущими к Нулю или уводящими от него, а также тем, кто из близко знакомых в них есть, а кого нет.