Джордж Мартин - «Если», 1996 № 06

В своем последнем «доперестроечном» романе «Жук в муравейнике» (1979 г.) Стругацкие снова ставят героя и человечество перед бескомпромиссным выбором. Чего хотели, чего добивались неведомые силы, которые еще в эмбрионах запрограммировали развитие нескольких десятков землян и «заклеймили» их неким иероглифом? Что случилось бы, если хотя бы один из отмеченных добрался до заветного саркофага, где был спрятан шар с «его» знаком? Всемирная Катастрофа или Всеобщее Озарение?

В «Жуке…» авторы не дали разгадки, не дали принципиально. В этом умолчании и состоит главный замысел романа: как должны действовать люди, когда необходимо принять ответственное решение при нехватке или полном отсутствии информации. Выбрать ли путь осторожничания — лучше все уничтожить, чем рисковать? Именно такое решение выбирает ответственный за всепланетную безопасность Сикорски. Противоположную позицию — ничего не запрещать, а там будь что будет — занимает доктор Бромберг.

Психологически наши симпатии, наверное, будут на стороне Бромберга, ведь слово «перестраховка» для большинства почти что ругательство. Но дело не в словах. Если призадуматься, то окажется, что все не так просто, и, может быть, мы сами придем к выводу, что не столь уж неправ Сикорски, совершивший преступление, чтобы оградить людей от неведомой опасности. Согласимся с тем, что надо обладать очень большой мудростью, мужеством, самоотверженностью, чтобы совершить то, что совершил Сикорски. И гипертрофированным чувством ответственности. Но, может, все же это заслуживает большего уважения, чем охватившая страну эпидемия безответственности… Противореча самому себе, я вспоминаю Колумба, который отправился в неизвестность и открыл Америку.

Стругацкие с их неоднократно доказанным ясновидением предчувствовали, что всего через несколько лет мы окажемся перед таким же выбором: что будет с нашей страной, в какую сторону ее понесет, что нас ждет впереди. В ту пору знать нам это было не дано. Как, впрочем, не дано и сейчас, хотя политики, тщательно скрывая истинные замыслы, продолжают рваться к своим иероглифам. А вдруг кто-нибудь из них, к собственному изумлению, возьмет да и откроет Америку. И распахнутся перед нами неведомые горизонты…

В заключение моей попытки взглянуть на фантастику «новой волны» глазами ее современника, не отказавшегося от прежних убеждений, но все же обогащенного опытом 80-х

— 90-х годов, я хотел бы попросить прощения у тех писателей, живых и умерших, чьи имена или чьи произведения я не смог прокомментировать или упомянуть, хотя они, может быть, не в меньшей степени заслуживали этого, чем упомянутые. Но субъективность отбора присуща любому автору. А что касается литературы, которая начала выходить после 1985 года, это отдельная тема и пока еще не история. Хотя заглядывая вперед, могу сказать, что убежать от самих себя мы — во всяком случае пока — еще не сумели.

Брюс Стерлинг стоит под № 2 в «официальном» списке киберпанков; он же главный идеолог этого литературного направления. Предлагаем вашему вниманию фрагменты из обширного интервью с Брюсом Стерлингом, опубликованного в первом номере (зима 1987 года) критико-публицистического журнала «Science Fiction Age», который возник именно как орган этого движения, но затем, дистанциировавшись от киберпанка, стал одним из самых авторитетных американских изданий, занимающихся новыми веяниями и направлениями в фантастической литературе.

— Повлияла ли фантастика 60-х годов, фантастика «новой волны», на киберпанковскую фантастику 80-х?

— Интересный вопрос. Я полагаю, что киберпанк как направление соединяет литературные качества «новой волны» с атрибутикой и антуражем «твердой» научной фантастики. Скажем, Гибсон в своем творчестве (а я считаю, что его произведения — квинтэссенция киберпанка) использует для построения мира будущего метод экстраполяции, присущий НФ, но вот то, как он описывает свой мир, — это чистейшей воды «новая волна». Иными словами, его герои совершенно не похожи на типичных хайнлайновских героев — технарей и ученых — да и вообще он демонстрирует совершенно иной подход к социальным проблемам.

Одной из особенностей, которая так возбуждала в произведениях авторов «новой волны» — и особенно в творчестве Балларда, — было ощущение науки как некоей злой силы, которая вторгается в жизнь общества, подчиняет ее себе и ломает. Это настолько отличалось от прежних рассказов в жанре «твердой НФ», где наука похожа на фокус некоего мистера Волшебника или на некие непонятные научные игрушки и устройства, — они существуют как бы сами по себе, а общество — само по себе. Наука воздействует на общество только тем, что открывает перед ним все новые и новые горизонты — и так до бесконечности, причем общество при этом никак не меняется.

Так вот, одним из открытий «новой волны» и одной из тех категорий, на которых киберпанк делает особый акцент, является та, что существующий ныне образ жизни вовсе не столь стабилен, каким кажется, что он имеет весьма ограниченный ресурс. Это как чистая вода или как чистый воздух. Нельзя продолжать потчевать общество все новыми и новыми технологическими новшествами и не задумываться при этом о возможных побочных эффектах, которые эти новшества с собой несут и которые в итоге могут это самое общество полностью изменить.

Один из типичнейших образов киберпанка, который и Гибсон, и я используем постоянно, — это электронный протез, свидетельствующий о том, что технология постепенно завоевывает территорию нашего тела. Такие герои, как Джек в рассказе Гибсона «Сожжение Хром»1, или, скажем, Абеляр Линдсей в моем романе «Шиз-матрица», также имеющий искусственную руку, — это не просто литературные персонажи, это символ, олицетворяющий постепенное размывание границы между человеческой личностью и окружающим ее технологическим ландшафтом.

Однако если «новая волна» имела явный антитехнологический уклон, то киберпанк относится к технологии совсем иначе. Но в любом случае, не будь «новой волны», не появился бы, возможно, и киберпанк.

— Значит, если говорить об отношении к технологии, «новая волна» и киберпанк демонстрируют совершенно разные подходы?

— Думаю, это так. Сущность «новой волны» заключалась в том, что она привнесла общелитературные ценности и многие наработки мэйнстрима в ту весьма наивную литературную форму, каковой была тогда научно-фантастическая проза. Писатели «новой волны» были в основном людьми, получившими гуманитарное образование, то есть людьми, которые, с одной стороны, глубоко почитали культуру, с другой — испытывали инстинктивное недоверие ко всяким машинам, станкам и прочим «сатанинским мельницам».