Надежда Первухина - ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДЕВСТВЕННИЦА

– Нужен был девс-с-с-ственник. Только так можно. Только с-с-с-с тем, кто впервые…

– Ага. А я не подошел. Мое «впервые» затерялось в таких глубинах памяти, что даже страшно. Прости, подруга. Я же распутник, каких мало.

– И теперь я рас-с-с-с-спадаюсь.

– Что, правда? Насовсем?

– Да. Возвращаюс-с-с-сь к Линейности. Потому что ты лишил меня девст-ст-ст-ст…

– Сожалею. Но вообще-то оно и к лучшему. В Линейности ты обретешь покой. Гармонию там какую-нибудь. А мы тут без тебя перетопчемся. И без твоей функции.

– Ф-Ф-Ф…

– Извини, конечно, Функции…

Она и впрямь рассыпалась прахом. Глаза угасали. Но она еще шептала:

– Зс-с-с-наешь, что?

– Что?

– Мне с-с-с тобой понравилос-с-с-сь, С-с-степан.

– Это ты о чем? - спросил я. Было мне отчего-то тоскливо - хоть вешайся.

А Государственная Девственница, она же загадочная Производная загадочной Функции, окончательно стала прахом. И видимо, мне просто почудился ее ответ:

– Обо всем.

…Через несколько дней я покинул бывшую Уральскую республику, которая, лишившись президента, бодренько вступила под знамена Центральной Московии. Россия обещала возродиться во всем своем былом великолепии. Но это меня, если честно, мало интересовало. Я хотел найти своего друга Викентия Вересаева. Или хотя бы узнать, что с ним…»

Он проснулся и долго глядел в небеса.

Небеса были цвета несвежего мела.

Он проснулся. Он жил. И душа его пела.

А на башне пробило четыре часа

Пополудни… И ангел к нему подошел,

И у ангела были глаза голубые…

Нет, дальше не получается. Как ни старайся. Поэтическая манера, безусловно, возвышает. А хорошее стихотворение неизмеримо обогащает любое прозаическое произведение, буде оно даже приветственной речью на отчетном слете аудиторов. Но если с рифмой наблюдается явная пробуксовка, лучше оставить бесплодные попытки продраться сквозь дебри словаря омонимов и перейти на язык обыденности и повседневности.

Итак, «он» - то бишь наш герой, то бишь Викентий Вересаев - проснулся. Причем, заметьте, пронулся живым. Едва долгий и весьма целительный сон отступил от редутов сознания нашего героя, Викентий открыл глаза и приступил к созерцанию… нет, не неба, конечно. Где это вы видели небеса цвета несвежего мела, кроме как в моих стихах? Викентий просто и безмятежно созерцал потолок, к слову сказать, беленный без особого таланта и потому кое-где потрескавшийся.

На Спасской башне действительно пробило четыре часа пополудни. Но Викентий этого боя не слышал. В стихотворении еще можно допустить топографические вольности, но проза подразумевает здравое отношение к фактам. А факты были таковы, что Спасская башня Московского Кремля и Викентий Вересаев в данный момент были печально далеки друг от друга.

От созерцания потолка Викентий перешел к общему обзору помещения и понял, что находится он в больничной палате, лежит на больничной кровати, и стоит над ним капельница, как застывшая слеза, и в вену правой руки глубоко ушла игла…

Тут дверь палаты отворилась и вошел… Нет, конечно же не ангел, не будем придавать нашему вполне реалистическому произведению мистическую окраску. Вошла обычная медсестра с перевязочным лотком в руках. Однако справедливости ради следует заметить, что характер у сей медсестры был воистину ангельский. А глаза и впрямь голубые, приятно подчеркнутые перламутровыми тенями.

– Здравствуйте,- выдавил из себя Викентий. Это первое слово выдавливалось из него нелегко. Оно и на слово-то похоже не было. Так, хрип какой-то.

Но медсестра этот хрип услышала и среагировала на него адекватно. Она поставила лоток на прикроватную тумбочку, внимательно глянула в глаза Викентия:

– Очнулись?! И слава богу!

– К-какому богу? - старательно связывая звуки в слова, проскрипел Викентий.

– А это вам решать какому,- ласково улыбнулась медсестра.- Главное, вы вышли из комы. Вернулись к жизни. Сейчас я показания приборчиков проверю и доктора позову…

– Где я? - проскрипел Викентий, пока медсестра, похоже, рассматривала те самые загадочные «показания приборчиков».

– В больнице,- ответила медсестра, удивляясь, верно, тому, как пациент может не догонять таких простых вещей.- Сейчас мы вам укольчик сделаем общеукрепляющий. Не волнуйтесь, волноваться вам вредно…

Викентий равнодушно принял общеукрепляющий укольчик. Его любопытство, как любопытство всякого долго спавшего человека, теперь требовало пищи для размышлений, как печь - угля. Поэтому он задал новый вопрос:

– В какой я больнице?

– Вы в реанимационном отделении нейрохирургии института имени Склифософского,- отчеканила сестра бойко.

– Да-а? - изумился Викентий.- Это значит, я в Москве?

– В Москве,- подтвердила медсестра и бросила быстрый тревожный взгляд на томограф.

– В России?

– Конечно, в России,- ответила сестра.- А где же еще город Москва есть?

– В США,- ответил Викентий.- В штате Айдахо.

– Ой,- сказала медсестра, и голубые ее глаза сделались круглыми, как пуговицы на форменном халатике.- Я вам капельницу сейчас поменяю. И немедленно позову доктора.

Капельницу медсестра честно поменяла, а вот доктор пришел гораздо позже - Викентий к тому времени успел слегка вздремнуть, снова проснуться и снова рассматривать потолок. Теперь на потолке лежали розово-медовые тени заката.

– Ну-с,- сказал доктор.- Как вы себя чувствуете, коллега?

– Слабо,- ответил Вересаев.- Непонятно. Мысли путаются. А почему вы назвали меня коллегой?

– Потому что среди ваших документов имелся диплом об окончании медицинского института, доктор Вересаев.

– Документов?…- Викентий на мгновение закрыл глаза, но потом напрягся: - А что со мной было?

– Вы ничего не помните? - внимательно глянул на него врач.

– Нет.

– Даже смутно?

– Нет. Совершенная пустота какая-то в голове. Нет, я помню, что я - Викентий Вересаев, что я врач, работаю в подростковой клинике психоневрологом, а дальше… Провал.

– Видимо, авария спровоцировала сильнейшую амнезию,- покачал головой врач. На бейдже, приколотом к халату, Викентий прочел его фамилию и имя - Медлин Антон.

– Простите,- сказал Викентий.- Вы сказали - авария?

– Да, коллега. Вы попали в аварию. Вы ехали в маршрутном такси типа «газель», знаете такое такси? Припоминаете?