Игорь Астахов - Чужая дуэль

Хрустя подошвами по известковому крошеву и спотыкаясь о крупные обломки сталактитов, мы выбрались на выпуклость площадки. Огромная пещера уже начала гасить последствия вмешательства в естественный ход бытия, и температура окружающего воздуха приблизилась к обычной, около пятнадцати градусов выше нуля. Разве что все еще было непривычно сухо.

Рядом с последней устоявшей треногой, с еще слабо чадившим в закопченной чаше, уже почти не дававшим света бледно-голубым огнем, раскинулось неподвижное тело. Подслеповато щурясь, околоточный покопался в карманах, вытащил фонарь и направил яркий луч на закутанный в плотный плащ труп. Наклонившись, я откинул низко надвинутый капюшон и невольно отшатнулся, услышав, как за спиной огорошено сглотнул Селиверстов.

Выпученными в предсмертной агонии бельмами глаз с нечеловечески щелевидными зрачками в пустоту таращился зеленокожий бородавчатый монстр. Меж его клочковатыми бровями зияла неровная дыра, из которой по обеим сторонам крючковатого, с неприглядно вывернутыми ноздрями носа, сбегали две тонкие струйки грязно-бурой, мало походящей на нормальную кровь, жидкости.

— Как… это… понимать? — нервно икая после каждого слова, подал голос околоточный. — Что же это такое?

— Ну, пожалуй, все же не «что», а «кто», — уточнил я, почесывая в затылке. — Сдается мне, дорогой друг, перед нами подлинный лик Марии Александровны Прохоровой… И назвать его прекрасным не поворачивается язык.

Угадав невысказанное желание Селиверстова я прикрыл тошнотворное страшилище капюшоном и огляделся по сторонам.

— А второго-то упыря, Петр Аполлонович, не видать. Получается, под общий шумок улизнул не по годам шустрый старикан. И пока он не вернулся с подмогой, надо бы нам убираться отсюда подобру-поздорову. — Окинув останки долгим взглядом, я озабочено прищурился на околоточного и подошедшего к нему сзади Брагина. — Полагаю, господа хорошие, не в наших интересах посвящать их высокопревосходительство в подробности гибели его дочери. Не стоит понапрасну рвать ему сердце. Пускай, как можно дольше пребывает в блаженном неведении. И нам это будет для здоровья полезней, так как вряд кто-либо в здравом уме и трезвой памяти поверит рассказу о случившемся. Поэтому, давайте сразу договоримся крепко-накрепко держать язык за зубами.

Не услышав возражений, я развернулся с твердым намерением как можно быстрее отправиться в обратный путь, и даже успел шагнуть по направлению к выходу из пещеры, как вдруг вздыбившаяся земля предательски вывернулась из-под ног, а в глазах померк и без того тусклый свет.

…Директор департамента сыскной полиции Тагир Равшатович Бибаев с самого утра пребывал в прескверном расположении духа. Спал генерал дурно и поднялся без четверти восемь разбитый, с противной тупой болью в затылке. С трудом затолкав в себя завтрак, он запил глотком специально подогретой воды поданный горничной порошок и облачившись в поданный денщиком мундир раздраженно приказал закладывать карету.

В приемной прибывшего на службу директора поджидал неприятный сюрприз. Дежурный адъютант, с обведенными синим после бессонный ночи глазами, подливал откровенно дрожащими от волнения пальцами обжигающе-парящий дегтярный кофе в чашку небрежно развалившемуся в просиженном кресле тайному советнику Прохорову.

— Батюшки-светы, Александр Юрьевич! Какими судьбами?! — с порога всплеснул руками Бибаев, изо всех сил стараясь не дрогнуть голосом и ощущая, как от дурного предчувствия начинает противно сосать под ложечкой. — Чему обязан счастьем посещения вашим высокопревосходительством сей юдоли скорбей? — с поклоном он подхватил под руку неожиданно шустро выпроставшегося из кресла сановника и настойчиво потянул за собой в кабинет.

Когда же лихорадочно блестевший глазами непривычно суетливый Прохоров, раскурил услужливо поднесенную полицейским сигару и напористо заговорил, похолодевший Бибаев с глухой тоской понял, что оправдались самые худшие его опасения. Давний покровитель, ярый монархист, еще вчера до мозга костей преданный императорской фамилии, сегодня предлагал ему немыслимое — ни много, ни мало, стать соучастником государственного переворота.

Пока обмерший хозяин кабинета пытался сообразить, как умудриться не свалиться в бездонную пропасть, куда его откровенно влек за собой тайный советник, тот бодро вышагивал по покрывавшему зеркально натертый паркет ковру, и неряшливо посыпая его горячим пеплом, как ни в чем ни бывало, продолжал разглагольствовать: «В двадцать пятом году эти армейские щелкоперы, так называемые декабристы, ведь уже сумели, было, свернуть шею нашему без того полумертвому самодержавию… Герои войны, понимаешь!.. Болтуны!.. Молокососы!.. Того, что в руках, удержать не смогли!.. Нет, Тагир, — он зло погрозил скрюченным указательным пальцем, — мы пойдем другим путем!..»

Дернувшись от этого «мы», как от удара хлыстом, Бибаев, промокнул крахмальным платком выступившую на лбу испарину, молясь про себя, чтобы громогласный монолог Прохорова не подслушал адъютант.

«Минимум четверть века одиночки в Шлиссельбургской крепости, — обреченно прикинул генерал. — А там и до петли рукой подать, — уже не слыша собеседника сквозь гипертонический звон в ушах, он непроизвольно повел головой, явственно ощущая обжигающий кожу грубый ворс туго свитой веревки».

Обильно потея, Бибаев безуспешно тщился заставить себя крикнуть адъютанта, чтобы приказать ему скрутить заговорщика, не таясь призывающего к вооруженному бунту, но не мог издать и звука. Слова застревали в глотке, потому как в жилах генерала с младенчества текла жидкая холопская кровь.

Само собой, будь на месте Прохорова обычный подданный или даже любой из подчиненных, вплоть до заместителей, жандармы давно бы волокли бунтовщика в политический острог. Однако осмелиться укусить кормящую руку, даже в мыслях позволить себе замахнуться на всесильного, парящего в недосягаемой придворной выси тайного советника, было выше душевных сил Бибаева. И теперь, одеревенев от страха, он немо мучился, вынужденный выслушивать иезуитский по дерзости план искоренения Российской монархии — уничтожения не только царствующего императора Александра II, но и истребления всех до единого наследников престола.

Безвольно погружающийся в трясину отчаяния генерал, вдруг чутко уловил перемену в настроении сановника:

— И еще, Тагир, — Прохоров встал как вкопанный, словно с ходу уткнулся в невидимую стену и недобро нахохлившись, смерил его ледяным взглядом. — Известно, не море топит, а лужа. Любые случайности должны быть исключены. Поэтому, я хочу если не сегодня, то уж завтра точно, получить скорбные известия о безвременной кончине мещанина Исакова и его приятеля, этого… — он на секунду запнулся, припоминая, — околоточного надзирателя Селиверстова. Очень надеюсь, на этот раз ты меня не подведешь.