Юрий Алкин - Физическая невозможность смерти в сознании живущего. Игры бессмертных (сборник)

– Да.

– Тогда для начала не делайте того, что вы только что сделали.

– Что именно?

– Зрительный контакт. Для вас это демонстрация искренности и уверенности. Для них – почти хамство.

– И куда я должен смотреть, когда со мной говорят?

– Куда хотите. На щеку. На шею. Мимо собеседника. Главное – не прямо в глаза.

– Давайте-ка я запишу. Не смотреть в глаза… Так, что еще?

Он улыбнулся, и его лицо стало еще более располагающим.

– Начнем с визиток. Здесь они играют особую роль…

– Все, – сказал я полчаса спустя. – Как надо говорить в таких случаях? Домо аригато? На сегодня хватит. Все равно больше я не запомню. На три дня мне даже столько не надо.

– Не запомните, – согласился Том. – Но что-то осядет.

Я кивнул.

– Спасибо. Отличный урок притворства.

Он склонил голову.

– Притворства?

– А как иначе это назвать?

– Этикет.

– Это синонимы.

– Вам не нравится, когда с вами вежливы? Я пожал плечами.

– Почему же, нравится. Только цену этой вежливости я знаю. Этому официанту, который мне уже сто раз поклонился, на меня плевать. И тем, с кем я буду раскланиваться завтра, – тоже.

– А вам – на них, – сказал он, вновь улыбаясь своей подкупающей улыбкой.

– Конечно. Это бизнес. Хочешь чего-то добиться – надевай маску. Добился – снял.

– Поменял на другую, – уточнил Том.

– Это уж смотря где закончил.

– Какая разница, – сказал Том. – Все равно без маски – никак.

Он смотрел на меня тем самым отрытым, дружелюбным взглядом, который завтра мне был категорически противопоказан. Теперь все с ним было ясно. Философствующий бизнесмен. Достаточно редкий, но знакомый тип. Правда, обычно они не такие обаятельные, но не всем же бы одинаковыми.

Было ясно, что следом пойдут цитаты из Юнга, Моэма или «Дня сурка» – в зависимости от уровня интересов и образованности. Потом будет еще один заказ на японском, и под очередной коктейль мне предстоит выслушать глубокомысленные банальности о фальши человеческого общества и ценности искреннего общения. Закончится вечер полупьяными попытками братания или, что еще хуже, полупьяной исповедью. Впрочем, кто его знает. Пить он, похоже, умеет, так что, может, обойдется и без этого.

– Да, – сказал я, понимая, что пауза затянулась, – действительно. Вы меня извините, но я на этом, наверное, откланяюсь. Летел целый день, а завтра с утра – в колею.

– Конечно, – согласился он. – Очень правдоподобно.

Я подумал, что ослышался.

– Что вы сказали?

– Очень правдоподобный предлог. Замечательный способ избавиться от занудного собеседника.

– Ну что вы, – я попытался скрыть легкое раздражение. – Я на самом деле устал, и мне завтра рано вставать.

Он медленно отпил из бокала, словно давая мне шанс встать и уйти.

– Никто и не говорит, что вы врете. Только пока беседа была для вас полезной, усталость вас не смущала. А теперь вы о ней вспомнили, поскольку заумные разговоры о масках вам сейчас ни к чему.

И он снова замолчал, глядя мне прямо в глаза.

– Вы ошибаетесь, – сказал я, понимая, что момент упущен. – Тема как раз интересная, но как я уже говорил…

– А правда, хочется снять маску? – спросил он. – Ведь хочется?

Улыбка, понимающий тон, смеющиеся глаза – все это делало дальнейшее увиливание от ответа совершенно бессмысленным.

– Да, – подтвердил я. – С ног я еще не валюсь. Но обсуждать подобные вопросы с незнакомыми людьми не имею привычки.

– Если их с кем-то и обсуждать, то именно с незнакомыми, – сказал он. – А то можно без знакомых быстро остаться. Рассказать вам одну историю?

– Слушайте, Том, – сказал я. – Хотите честный ответ? Так вот: ни ваша история, ни вы сами меня не интересуете. Это ведь тот ответ, которого вы добивались? Найдите кого-нибудь другого. Еще раз спасибо за урок этикета. Но, пожалуйста, избавьте меня от этого нудного разговора. Извините за откровенность, но говорить с вами на такие темы я не хочу. Вот вам ответ без маски.

Я поднялся. В ответ он сложил руки на груди и посмотрел на меня с каким-то сочувствием.

– На вас их сейчас не меньше двадцати. Может, и все тридцать.

– Не меньше двадцати чего? – не понял я.

– Масок.

– Послушайте…

– Бизнесмен, иностранец, работник большой компании, человек за тридцать, образованный, независимый, небедный, – вдруг начал перечислять он.

– Какого черта…

– Часто путешествующий, регулярно занимающийся спортом, скептик, выросший в англоязычной стране, мужчина, – продолжал он.

– Что это такое?

– Маски, которые сейчас на вас. Плюс еще десяток тех, что пока не заметны.

– Мужчина – это маска?

– Разумеется. Да вы присаживайтесь.

И я присел. В конце концов, спать еще совершенно не хотелось.

Надо отдать Тому должное – рассказчик он был великолепный. Ему понадобилось пять минут, чтобы описать свою жизнь «до определенного момента». Сделано это было легко, изящно и увлекательно.

Ситуация была знакомой. Обеспеченные родители, университет, успешная карьера, брак, друзья, безбедная и нескучная жизнь где-то в верхних слоях среднего класса. Он был в какой-то мере киноманом, любил, но в меру, книги, играл в гольф, причем не из снобизма, а потому, что ему это действительно нравилось. Работа была не то чтобы любимой, но отвращения не вызывала. Доход рос, а с ним, соответственно, и возможности. Детей не было, жена понемногу работала, а в основном занималась домом, друзья были веселые и ненавязчивые, в общем, день за днем жизнь однозначно удавалась.

Ни город, ни страну он не называл, но по едва заметному акценту и некоторым выражениям не так уж трудно было опознать Англию.

Так оно и продолжалось год, другой, третий. А потом случился тот самый «определенный момент». В чем именно он состоял, мой собеседник так и не сказал, а я не спрашивал. Видимо, это было не так важно. Важно было другое – им овладела навязчивая идея. Ему вдруг стало совершенно ясно, что все его существование, от начала и до конца, было насквозь, безоговорочно фальшивым.

Не то чтобы ему вдруг опротивели работа, друзья или жена. Никаких внезапных позывов бросить все а-ля «Луна и грош» у него тоже не было. Гольф по-прежнему нравился, фильмы, особенно европейские, все так же доставляли удовольствие. Никаких несбывшихся мечтаний и неисполненных желаний. Все было правильно, все было на своих местах. Все, кроме него самого.

– Это называется кризисом среднего возраста, – сказал я.

Повествование, начавшееся так интересно, вдруг превратилось в заурядную, сто раз виденную и слышанную историю.

– Кризис среднего возраста – это пошлость, – усмехнулся он.

– Как это?