Ольга Онойко - Начальник Дикого Порта

— Я задал простой вопрос.

Одноглазый тяжко вздохнул.

— Ну… если ты так… — он сложил брови домиком и отцепил от брючного ремня флягу, намереваясь хлебнуть.

— На “Элизе”, - закипая от ярости, процедил Рихард, — пить можно только в каютах.

— Рих, — помавая конечностью, укоризненно сказал Гуго. — Какой ты неродной. Тебе с твоими замашками — гиперы водить. С Земли на Терру-без-номера. И обратно. А не грабить народ в дальнем космосе.

— Мои замашки — это мое дело. Так какого хрена ты приперся в рубку?

— Ну, это… — удивился Гуго, — типа… налаживать контакт.

— Л’тхарна, — устало сказал Рихард, — что он здесь делал?

Ррит помедлил.

— Он со мной разговаривал.

Исчерпывающий ответ. Арийца не покидали подозрения. И мысль, что вот из-за этой зверюги он готов набить морду родному брату. Потому что надо оставаться человеком и вести себя соответственно. Даже если перед тобой — нелюдь.

Оставаться, конечно, не тем, кто выламывал зубы ррит на пуговицы и брелки для ключей, не тем, кто расстреливал сдавшиеся корабли анкайи, не тем, кто давил чийенкее гравигенераторами боевых “крыс”.

Каким-нибудь другим человеком.

— О чем разговаривал? — сухо спросил Ариец.

— О семье. Об обычаях, — послушно говорил ррит, — о воспитании детей, о женщинах…

Не верилось. Слишком хорошо. Не похоже на Одноглазого.

— Прикинь, — сально хохотнул Гуго, — у них все мужики поголовно пидарасы! Во рай-то, а? — и он подмигнул брату. — А бабы-то, бабы, ты щас рухнешь…

Рихард закрыл глаза и задержал дыхание.

Точно въяве представилось, каким именно образом Гуго допрашивал Л’тхарну о семье и обычаях. И в каких выражениях.

Второй пилот очень хорошо говорит на SE. С полным пониманием интонаций, подтекста и сленговых оборотов.

Твою мать, Рихард. Почему тебя это волнует?

— Гуго, — мягко перебил старший Люнеманн. — Я тебя очень прошу. Больше так не делать.

— Как?

— Не оскорблять членов моей команды. Твое поведение роняет меня в собственных глазах.

— Ч-чего? — переспросил Гуго, явно притворяясь более нетрезвым, чем есть. — Лады, Белобрысый, больше не буду тебя ронять, подымать, обижать членов и задниц твоей команды, пить, курить, дрочить, даже воздухом твоим дышать не буду… совсем ты скурвился, Рихард Ариец, враг человечества тебе брата родного дороже…

Гуго горестно сплюнул, завел глаза под потолок и удалился.

Рихард скрипнул зубами.

А ведь он прав.

Какого хрена?

— Капитан, — начал за его спиной Л’тхарна. И прижал уши под мрачным взглядом Люнеманна. Будь человеком — замолк бы, но ррит продолжал, — я, наверное, должен сказать тебе.

— Что? — резковато спросил Рихард.

Что еще он должен услышать? О какой-то забаве Одноглазого? Или команды? Сейчас клыкастый жаловаться начнет?

— Я слышал, — медленно проговорил Л’тхарна, — что если какой-нибудь х’манк поступает соответственно чести, то его следует благодарить. Если так, то я уже много раз должен был поблагодарить тебя. Ты подобен вождю…

Он помялся, не зная, произносить “людей” на родном или на х’манковском, — и все-таки сказал по-английски.

Рихард криво усмехнулся.

Вот, значит, как…

— Ты что, думаешь, я для тебя расшаркиваюсь? — угрюмо спросил он.

Ррит моргнул.

— Нет, — ответила зверюга, — не думаю.

— А зря.

И ушел. Потому что не с человеком имел дело. Будь Л’тхарна человеком, сейчас бы Рихард взял его за волосы, заставил откинуть голову и поцеловал грубо, взасос, до боли и судорожных попыток освободиться.

Угораздило же связаться. И не поцелуешь…

Человек лежал на х’манковской полке, свернувшись кольцом, сомкнув веки, как спящий. Он не спал. Он для того и лег на кровать, чтобы не заснуть, и еще чтобы думать правильно: полка, изобретение обожествляющих комфорт х’манков, была мягкой и теплой, хотелось раскинуться на ней и замурлыкать, — и от этого где-то внутри непрестанно свербел стыд.

Л’тхарна думал. Мысли следовало додумывать прямо сейчас, потому как неизвестно, что дальше.

Ему казалось, он хорошо представляет себе, на что идет. Ему казалось, он хорошо знает х’манков. Люди вообще хорошо знали х’манков. Теперь. Если бы они так хорошо знали их перед началом войны…

Уже и не представить, что было бы. Теперешние люди не начали бы войны вообще. Но поколение отца Л’тхарны думало по-другому. Кого из них представишь в таком положении — на корабле х’манков, безоружного, вожделеющего денег раба?

Л’тхарна укусил себя за предплечье, открыл глаза и долго смотрел, как течет кровь.

Наставник рассказывал — в прежние времена, когда люди воевали друг с другом, было так: если клан проигрывал безнадежно, и все понимали это, то женщины убивали детей и вставали в сражении. Люди побежденного рода гибли все до единого. И о них складывали песни. Те, что победили, складывали о них песни, прославляя доблестного врага. Потому не оставалось на свете крови побежденных, но оставались песни о доблести.

Х’манки тоже любят песни о доблести. О своей, не о вражеской.

Что бы сказал древний герой, узнав, что людей может не стать вовсе? Что речь не о войне, а о выживании?

Если бы после сражения с х’манками остались живы герои древности, разве проиграна была бы эта война? Нет, воины навеки ушли в бой, а вместо них выросли те, кто выживет.

Л’тхарна вспомнил, как перед вылетом вбежал в дом и бросил на стол деньги. Наличные деньги, которые еще хранили запах х’манка по имени Рихард, самый сильный в числе запахов тысяч других х’манков. Так много, как никогда не бывало ни у кого, даже у тетки Цмайши в хорошие времена.

И все окаменели.

— Откуда столько? — прошептала Ицши, сестра, невольно оглаживая два ряда набухших сосцов.

— Я сейчас уйду, — спокойно сказал брат. — Меня долго не будет. Потом я вернусь и принесу много. Гораздо больше, чем сейчас. Я буду работать на х’манка.

Семья молчала.

— Л’тхарна, — сказала мать мертвым голосом. — Ты не выдержишь. Ты… как воин древности. Ты гордый. Они убьют тебя.

Ицши переглянулась с ним. Мать не знала про охранников казино.

— Я выдержу, — сказал тогда Л’тхарна. — Я буду терпеть.

Его “второе лезвие” обнял его, прижал к груди и вдруг лизнул в нос, как ребенок.

Им вовсе не было омерзительно то, что он идет служить х’манку.

Те, кто выживет.

Дети, готовые попрошайничать. Женщины, согласные лечь за деньги. Мужчины, оставляющие оружие.

Зато х’манки, как оказалось, бывают такие, что своим сородичам говорят гневно, соблюдая честь перед человеком. И такие, которые не боятся людей, и двигаются ничуть не медленнее, и способны швырнуть человека через руку, упражняясь в боевом искусстве. От неожиданности Л’тхарна, вскочив, обдал Рихарда воинственным рыком. Сам испугался, но того это привело в восторг. И капитан хлопнул его по плечу, х’манковской рукой, на которой вместо ногтей растут прозрачные лепестки.