Nik Держ - Cто лет безналом

— Раз плюнуть, — ответил Прохор, — по пути сто раз мог снять, но конвоя боялся. Пристрелят — не спросят. И будет в нашей спайке три покойника.

— Ломай, — распорядился новый знакомец.

Прохор нашел в темноте замок, пробежался по нему пальцами. Закрыл глаза и сосредоточился. В руках потяжелело — кадуцей явился на зов хозяина. Едва только Дубов коснулся замка посохом, тот бесшумно открылся. Самое интересное, что никто кроме хозяина кадуцей увидеть не мог, Прохор проверял это неоднократно. Некоторые видели вместо жезла отмычку, некоторые — обыкновенного абакумыча.[42] А сия чудная вещица могла открывать любые замки: амбарные, дверные, сейфовые, какой бы сложности они не были. Кадуцей был универсальной отмычкой, несбыточной мечтой любого вора.

— Готово, — шепотом окликнул Прохор незнакомца, — дальше чего?

— Т-с — с, — шикнул незнакомец, сползая с общей цепи. — Дуй за мной, только тихо.

Прохор, стараясь не шуметь, пополз за новым знакомцем. Держась за цепь сковывающую ноги напарника, Прохор неотрывно следовал за ним в темноте. Неожиданно товарищ по несчастью нырнул в какую-то яму. Дубов поспешил последовать его примеру — нащупав в темноте лаз, вырытый кем-то в земляном полу, Прохор рванулся к свободе.

15.07.1884 г.

Москва.

Копыта звонко цокали по булыжной мостовой. Раскрасневшийся извозчик неустанно понукал изнывающее от летнего пекла животное. Старый мерин укоризненно косился на хозяина, но справно трусил мелкой рысцой. Извозчик усердствовал не зря: в его видавшем виды открытом фаэтоне восседали два респектабельно одетых господина, что заплатят за поездку не скупясь.

— Через квартал повернешь направо, — распорядился один из двух, маленький чернявый господин, руки которого, несмотря на летнюю жару, скрывались под черными лайковыми перчатками, — потом через три дома будет желтый двухэтажный особняк. Вот там и остановишь.

— Уж не к мадам ли Кукушкиной в гости изволите? — любезно поинтересовался возница, обернувшись к господам.

— А если и к ней, — вкрадчиво ответил чернявый, — тебе какой в этом интерес? Ты, шельмец, может, что-то плохое против мадам имеешь?

— Ни, — испуганно затряс головой извозчик, — ни в коем разе! Мы со всем уважением! Вам стоило только намекнуть, куда ехать изволите, а мы в лучшем виде — мадам каждый в нашем квартале знает и понятие имеет!

Возле желтого особняка извозчик остановил коня. Пассажиры легко спрыгнули на землю, щедро рассчитались и исчезли в парадной. Извозчик, пряча деньги за пазухой, с уважением посмотрел им вслед. Непростые господа, ох не простые! Простые с мадам Кукушкиной не водятся — может выйти себе дороже. Возчик утер рукавом солёный пот, заливающий глаза, причмокнул губами и крикнул:

— Н-но! Трогай!

Мерин недовольно переступил с ноги на ногу, но хозяина послушался. Вскоре цоканье копыт затихло за ближайшим углом, и на улице вновь воцарилась первозданная тишина.

Мадам Анну Николаевну Кукушкину действительно знал каждый в этом квартале, и даже больше: с её рук здесь кормились и городовые, и постовые, и околоточные, и даже сам господин полицмейстер не брезговал принимать от нее подарки. Надо заметить, очень роскошные подарки. Анна Николаевна могла себе это позволить, ведь как — никак она была самой крупной скупщицей краденого в Москве. Помимо скупки похищенного барахла и драгоценностей у домушников и шниферов,[43] мадам содержала два нелегальных публичных дома, одну опиум курильню, три катрана,[44] в которых с её разрешения, отстегивая покровительнице долю малую, трудились в поте лица профессиональные каталы[45] всех мастей. Довольно часто её услугами пользовались блинопеки[46] и фармазоны.[47] К тому же мадам располагала рядом конспиративных квартир, где можно было пересидеть лихие времена, и которыми частенько пользовались мошенники находящиеся в розыске. На все проделки мадам Кукушкиной полицмейстер Огарев, добрейшей души человек, милостиво закрывал глаза, получая в очередной раз в дар то орловского рысака, то чудную борзую. Кроме всего прочего, Анне Николаевне помогало природное обаяние, большие деньги и обширные связи, она была аристократкой голубых кровей, а её покойный супруг, всамделишный князь Николай Александрович Кукушкин, тянувший род от самих Рюриковичей, водил знакомства с очень влиятельными людьми. Был у князя один грешок, очень уж он любил перекинуться в картишки. Что — что, а играл Николай Александрович знатно — он был не просто заядлым игроком, он был каталой высшего класса. Садившиеся играть с ним за один стол, случалось, враз лишались целых состояний. Состарившись, Николай Александрович, катавший лопухов всю свою сознательную жизнь, не мог просто так отказаться от прежней профессии — он открыл свой собственный игорный дом. После смерти мужа мадам Кукушкина лишь укрепила хозяйство, присовокупив к катрану публичный дом и опиум курильню. Через несколько лет безупречного ведения дел, мадам стала пользоваться бешеной популярностью в преступных кругах Москвы. Именно благодаря близости этим самым кругам с ней познакомился Саша Галанов, известный среди бродяг как Шныра. Удачливый щипач[48] Шныра сразу завоевал расположение мадам — Саша работал только с состоятельными клиентами. Он посещал балы и дорогие салоны, театры и балет. Ему фартило, и довольно часто он подбрасывал мадам раритетные вещички, технично отработанные на какой-нибудь светской вечеринке. Последний раз он прокололся случайно — тиснул лопатник[49] у фраера ушастого, а фраер оказался ни много, ни мало, зятем самого обер — полицмейстера Угрюмого. Обер быстро поставил на уши всю Москву, пообещав за информацию щедрое вознаграждение. Сашу взяли с поличным: помимо лопатника, он снял с клиента еще и золотые запонки ручной работы, которые как раз нес на продажу все той же мадам. Отвесили Шныре на полную катушку: двадцать пять лет рудников, и ни какие связи не смогли ему помочь. Но удача не оставила своего любимца — на этапе Шныре удалось бежать с помощью взломщика Дубова и случайно обнаруженного лаза. По прибытии в Москву, Саша направился прямым ходом к мадам Кукушкиной, прихватив с собой нового кореша. У дверей беглецов встретил привратник — суровый мужик, заросший черной разбойничьей бородой по самые глаза, не чесанный и опухший с похмелья, но, тем не менее, одетый в чистую золоченую ливрею.

— Куды! — проревел он, загораживая вход широкой грудью и обдавая гостей перегаром. — Мадам отдыхают! Не велено пущать!