Николай Коротеев - «Мир Приключений» 1977 (№22)

— К вечеру я приеду с начальством из Ош. Тогда доложите.

Никогда, пожалуй, мой добрейший и послушный конь не чувствовал на своих боках камчу. Однако в то раннее утро я не считал ударов плети. В Гульчу добрался очень быстро. С бешеной силой завертел я ручку телефона, вызывая управление милиции, потом ОГПУ. Наконец дежурный поднял трубку. Мы с тогдашним комендантом хорошо знали друг друга.

— Я видел Дердеш-мергена! — кричу в трубку.

Он смеется в ответ:

— В Кашгарии?

— Он спит в своей юрте! Он вернулся домой, к семье! Сдался!

— А Джаныбек-казы не с ним, случайно? Где правая рука, там и голова должна быть рядом.

— Я не шучу, Галицкий. Приезжай, я познакомлю тебя с этим человеком-горой.

— Пока ты убеждал меня, я уже вызвал машину. До скорого!

От окружного центра Ош до Гульчи больше восьмидесяти километров. По тем временам расстояние солидное, если учесть, что нужно преодолеть три перевала высотой до четырех тысяч метров. По моим расчетам, окружное начальство должно было появиться к вечеру.

Честно говоря, я очень гордился собой в те часы. Вновь и вновь перебирал я подробности своей встречи с Дердеш-мергеном и не замечал ни единой оплошности в действиях, как вдруг словно меня кто по затылку ударил:

«А Осман-Саван? Придет джельдет, этот башкосек, не увидит Дердеша — что сделает? Искать пойдет! Найдет. Что будет? Что предпримет Дердеш, который, конечно же, не забыл об Осман-Савае? Как поведет себя молодой и неопытный в делах Абдулла?»

Радости в моей душе как не бывало. Я не понимал даже — почему ж так получилось, почему у меня из головы вылетел Осман-Савай? Как же я забыл про Мамбета, что сторожит сокровищницу курбаши?

Горькие размышления — плохое подспорье. А ничем иным я не мог заниматься. Предпринимать что-либо было поздно, я не успевал по времени попасть в Булелинское ущелье до вечера, и никто не знал часа, когда вернется в пещерку к Зеленой скале этот самый джельдет-башкосек, и знает ли Мамбетбай о появлении Дердеша.

Головокружение от успеха — самое последнее дело в нашей работе, враг номер один. Я поддался соблазну легкой победы и должен был отвечать за все возможные последствия.

Солнце стояло еще высоко, когда у здания райотдела милиции остановилась запыленная машина. Из-под крышки радиатора шел пар словно из самовара. Приехавшие — Галицкий, Парфентьев и Клосовский — набросились на меня с вопросами. Я все рассказал. Они не похвалили меня. Потом мы молча сели на коней и отправились к юрте Дердеша.

В гирле ущелья патрульные сообщили нам, что вскоре после полудня какой-то огромный человек, схожий с бегемотом, поднявшимся на дыбы, вышел из юрты и скрылся в зарослях арчевника. Больше они его не видели.

Едва ли не проклятья посыпались на мою голову. Смысл слов был один:

— В Кашгарию ушел Дердеш! Смылся. Расчистил себе безопасную дорожку и ушел!

— Тогда он взял бы и семью, — настаивал я.

— Он твердо уверился — Советская власть не воюет с женщинами и детьми.

— Если он ушел, — рассердился я, — сам пойду в Кашгарию и один приведу его обратно! — Это, конечно, я выкрикнул в запальчивости.

Товарищи поняли мое состояние и не стали бранить меня Галицкий только рукой махнул:

— Следовало пустить патруль к пограничному перевалу. Тогда путь к отступлению у Дердеш-мергена оказался бы отрезан.

— Я верю Дердешу. Появление патруля перед границей он принял бы как акт недоверия. — Я действительно твердо верил в слова Дердеш-мергена. — Обычаи народа бывают сильнее разумных доводов. Не стал бы Дердеш накликать несчастье на своих сыновей и племянника только ради того, чтобы уйти.

— Все сказанное тобой верно. Но ведь тайника-то Дердеш тебе не показал.

Мы поскакали к юрте. На топот копыт выскочил заспанный Абдулла.

— Где Дердеш? — крикнул я, резко осаживая коня около него.

Абдулла спокойно сказал:

— Пошел за Осман-Саваем.

— Час от часу не легче, — нахмурился Галицкий.

— Абдулла, когда он обещал вернуться? — волновался я. — Когда?

— Вечером… — Абдулла глянул на меня удивленно, не понимая нашей тревоги. — Увидев много людей, Осман-Савай мог почуять недоброе.

Женщины пригласили нас пить чай, по мы отказались: мол, дождемся Дердеша. Мы уехали от юрты, поднялись в заросли арчевника на правом склоне ущелья. Оттуда просматривалась тропа, ведущая к перевалу, к границе. Галицкий достал бинокль:

— Вон он! Топает к границе. Глянь-ка!

Я посмотрел. Далекая даже в бинокль фигурка Дердеша мелькнула средь зарослей и скрылась. Тропа усердно петляла на склоне, то приближаясь к перевалу, то уходя от него в сторону, и трудно было за несколько секунд разобраться, действительно ли человек, идущий по ней, направляется к границе или наоборот. Особенно если волнуешься.

До вечера еще оставалось время. Но вечер в горах наступает по-своему и быстро. Солнце коснулось правых зубчатых скал, образовавших ущелье. Длинные косые тени простерлись от деревьев и самого малого камня в сторону дна. На левом склоне тени переплелись густо, игра света стала беспорядочной, сбивала с толку. И когда я снова на несколько секунд различил фигурку Дердеша, мне и самому показалось, что он идет в сторону Кашгарии. А под рукой он нес какой-то куль. Его увидели все и без биноклей — полосатый халат на фоне бледной скалы.

— Так что ты думаешь предпринять, товарищ Исабаев? — спросили меня снова.

— Ждать.

— Сколько?

— Пока он не придет.

— С поклажей из сокровищницы Джаныбека?

— Вы же видели — женщины спокойны, Абдулла — спокоен…

— Пограничные секреты задержат его на перевале, — сказал Галицкий. — Услышим перестрелку, если Дердеш будет сопротивляться.

— Он нужен живым.

— Дердеш придет, — сказал я.

Солнце, словно истаивая на глазах, опускалось за горы правой стороны ущелья. Теперь уже не тени, а сумрак лился вниз. Сумерки окутали место, где мы стояли. Но противоположный склон еще был освещен. В вышине над ним пластались перистые ярко-белые облака. Затем они порозовели. И тогда со дна ущелья к вершинам противоположного склона стремительно рванулась тьма, снизу вверх. Тьма наполнила ущелье до краев. Лишь высокие облака, пунцовые, налитые закатом, сияли над черными зубьями. Но их свет в поднебесье, казалось, лишь сгущал темноту ущелья.

Сразу похолодало, и рыжий пар вырывался из конских ноздрей, когда застоявшиеся лошади фыркали и вздыхали.

Мы молча стали спускаться к юрте. Лошади на крутом склоне ступали осторожно, не спеша, часто поворачивая из стороны в сторону, инстинктивно чуя опасность. Бросив поводья, я стал в стременах, чтоб облегчить коню спуск, не мешать.