Андрей Кивинов - Ночь накануне

Попетляв по шоссейке, Тимур свернул в лес, чтобы с дороги не было видно джипа, остановился и вышел из кабины. К тому времени он потерял много сил и дышал тяжело. Бинт на плече промок насквозь, а обезболивающего оставался последний тюбик.

Здесь пришло время анфюрера. Мы вытащили старика из кузова, отволокли в лес подальше от джипа, приставили к дереву и обмотали скотчем.

— Последнее слово, — объявил Тимур и разрезал скотч на его губах.

Анфюрер некоторое время молча разминал губы, а затем произнес:

— Я готов к смерти. Мне часто снилась моя смерть. Я летел в огненную бездну вниз головой, ногами кверху. Это было страшно. Сегодня я счастлив встретить смерть стоя. Я счастлив принять пулю врага как солдат: твердо стоя ногами на земле, с гордо поднятой головой!

Тимур посмотрел на меня:

— Я правильно понял, о чем он?

Я с отвращением кивнул.

— А давай-ка его привяжем иначе, — предложил Тимур. — Делов-то…

И хотя Отто не мог понимать русский, но словно бы почувствовал, о чем речь, — лицо его протестующе исказилось, но Тимур ловко заклеил ему рот.

Мы перевернули Отто, поставив на голову, и вновь примотали к дереву.

— Теперь ты как во сне, — удовлетворенно сказал я по-немецки и отошел.

Анфюрер глянул на меня снизу налитыми кровью глазами, а затем обреченно закрыл их и слабо-слабо улыбнулся.

Тимур шагнул к Отто и начал сухо говорить. Сразу было видно, что он подготовил эти слова заранее. Язык он знал неважно, к тому же чувствовался сильный русский акцент, но говорил коротко и по делу:

— Я волен объявлять вердикт, — медленно и отчетливо чеканил Тимур по-немецки, разбрасывая между словами длинные паузы. — Карл Отто Зольдер — анфюрер НСДАП. Преступнофашист, садист, убийца, войноразжигатель. Мир не даст таким грехам прощения! Даст их смерть!

— Даст их смерть! — повторили мы с Анкой.

— Еще кто-нибудь хочет сказать? — Тимур обернулся.

Я не собирался говорить, но вдруг что-то нахлынуло — я шагнул вперед и начал. Говорил я долго, все больше распаляясь, а в конце стал бить ногой анфюрера — раз, другой, третий. По морде, по этой скотской морде, которая искалечила миллионы жизней.

Затем я взял себя в руки и обернулся. Тимур и Анка молчали.

— Я не знаю немецкого, — сказала Анка. — Я итальянский учила.

— В общих чертах, я говорил ему сейчас про немецкий народ, который нацисты зомбировали и пустили на мясо. И про наш советский народ, который сумел дать отпор ценой немыслимой крови. А потом я говорил про своего прадеда, которого фашисты сожгли в танке. И про тетю Люду, которую фашисты расстреляли со всей деревней, когда мстили за партизан. А потом я не помню — говорил про Пашку, про дочку лидера сопротивления, которой он вырвал кишки, снова про Пашку…

Анка шагнула вперед.

— Ну а теперь я скажу, — колюче произнесла она, засунула руку в карман кожанки и вдруг вынула тонкий ножик-раскладушку, щелкнув им в воздухе. — Теперь послушай меня, сука Карл Отто. В одном маленьком городке Нежин жил мой прадед — Иосиф Каплан. И его старшая сестра Берта. Родители их умерли рано, у них никого не было. Им ничего не светило в маленьком городе Нежин. Сестра с четырнадцати лет пошла работать на швейную фабрику, чтобы братик мог учиться в школе. Он был очень толковым, мой прадед, — он брал интегралы в двенадцать лет.

Анка задумалась.

— Вообще-то, — аккуратно вставил я, воспользовавшись паузой, — он вряд ли понимает по-русски.

— Это как раз неважно, — медленно ответила Анка, не оборачиваясь. — Он сейчас поймет. Все поймет. Но я не для него говорю, а для них… Берта вырастила моего прадеда, и он поступил в Ленинградский университет. А через много-много лет работал в группе, которая сделала советскую термоядерную бомбу. Но это потом. А пока он уехал, а Берта осталась в Нежине и вскоре вышла замуж за Бориса, учителя географии и музыки, — толстый такой, лохматый, дети его обожали. И через год у них родилась дочка, которую назвали Анка. Меня тоже зовут Анка. А потом началась война. Бориса мобилизовали, но до фронта он так и не доехал — эшелон попал под бомбы. Но Берта этого никогда не узнала. Потом из Нежина ушли советские войска, и туда пришли фашисты. Они ввели свои порядки, поставили своих полицаев, кого-то расстреляли для острастки, и жизнь продолжилась. Всем евреям они велели зарегистрироваться в управе и нашить на рукав желтые повязки, а иначе — расстрел. И Берта пошла — подумаешь, всего лишь зарегистрироваться. — Анка задумчиво провела сверкающим лезвием по старческой щеке Отто, выжав капельку крови. — А потом Берте и всем остальными велели собрать золото и ценные вещи и явиться на сборный пункт, чтобы отправиться в резервацию. Им сказали, что политика Германии предписывает евреям жить в резервациях, — особый приказ подписанный Карлом Отто Зольдером. И тогда Берта взяла из шкатулки оставшуюся от мамы золотую брошку, одела Анку в яркое платье и повела на сборный пункт… — Анка вдруг рывком воткнула лезвие в печень Отто наполовину. — Их загнали в эшелон и везли неделю. Их не кормили, а воду давали раз в сутки. Там были старики, дети, много детей, кто-то даже умер в дороге своей смертью. Счастливый. — Анка выдернула нож и воткнула его в живот Отто — снова и снова. Вряд ли такое лезвие могло убить быстро. — И ты знаешь, что дальше было, Карл Отто Зольдер! Их привезли в лагерь смерти Хемниц! — Анка перешла на крик. — Их построили в колонну и повели по территории! Берта держала пятилетнюю Анку на руках, и Анка громко плакала, и тогда фашист из конвоя наотмашь ударил Анку рукой в кожаной перчатке и сломал ей нос! — Анка опустилась на колени и приблизилась к самому лицо Отто, переходя на шепот: — И тогда пятилетняя Анка сказала. Она сказала: мама, ты говорила, что Бог есть? Когда они нас убьют, ведь Бог за нас отомстит? Ведь Бог за нас когда-нибудь отомстит? Ведь Бог за нас отомстит? Так сказала Анка, и это слышала тетка из того нежинского этапа. Большая, здоровая тетка, похожая на немку! Которую фашисты оставили при кухне чистить картошку! Которую они трахали каждый вечер всем гарнизоном! Она после войны нашла прадеда и рассказала ему. Анка задумчиво провела лезвием по закрытым векам Отто, почти не касаясь их. — А потом их загнали в баню и раздели. И погнали по коридору в душевые. В руку каждому вкладывали на бегу кусок камня, говоря «вот мыло, вот мыло», и быстро заталкивали в душевую. А когда затолкали последнего, задвинули железную дверь и включили душ. И тогда из труб в той душевой начал идти газ… Наверно, маленькая Анка, хрипя и задыхаясь в этом аду, сжимала в ладошке камень и верила, что Бог отомстит. Да. И я тоже все думала, пока была маленькой: почему же Он не отомстил? Почему Он не отомстил? Он же Бог, а не камень? — Анка сжала зубы и наклонилась к самому лицу анфюрера. — А Он отомстит, Отто… Он отомстит! Он — это я! Понял?! Бог послал тебе меня! Чтобы я отомстила за ту крошечную Анку!!! Чтобы я сейчас смогла ответить на тот ее вопрос!!! Знай, сука фашистская, Бог мстит!!! Он тормоз, наш Бог, Он тормозит хуже, чем компьютер с двадцатью открытыми задачами! Но когда Он закончит свои задачи, Он все равно отомстит в конце концов, Он не оставит ни одну мразь безнаказанной!!! Нааааа!!! — Анка с силой вогнала лезвие в глаз Отто, выдернула вместе с фонтаном крови и воткнула снова, и снова, и снова, и в другой глаз, и в шею, и в живот, и в грудь, и снова в лицо.